Его руки сомкнулись на талии, губы, щекоча, поползли ниже — по шее, груди. Сильнее и чуть грубее обхватили сосок. Данеска вздрогнула и вскрикнула от неожиданности и странной истомы, охватившей тело.
Мужчина тихонько засмеялся, потом резко отстранился и, сняв свою тунику, бросил на траву рядом с ее, а Данеску крепко прижал к себе.
Его тело было таким горячим, сильным и — о духи! — желанным. До сих пор она понятия не имела, каково это: желать мужчину. Хотелось отдаться его власти, довериться его воле. Так странно и сладко…
Он надавил ей на плечи, опуская на землю, в траву, влажную от вечерней росы… Нет, не в траву. Данеска упала на мягкую шкуру. Когда он успел ее расстелить? Она ничего не заметила.
Незнакомец навис над ней, его черные, тяжелые от бусин пряди защекотали ее губы, подбородок, участок кожи под ноздрями. Данеска чихнула, и он, засмеявшись, откинул волосы за плечи, потом стянул с нее шаровары и снова навис, лаская загрубевшими от оружия пальцами ее живот и внутреннюю часть бедер. От мужчины веяло теплом, и она не выдержала, порывистым движением обхватила его за плечи, прижала к себе горячее тело. Он зарычал, впился в ее губы, раздвинул ее ноги, а дальше…
Дальше было страшно, а еще больно и чуть-чуть приятно. Когда она вскрикивала, небесный муж замирал ненадолго, гладил по волосам и груди, целовал, шептал:
— Любимая моя. Красавица… — и продолжал двигаться в ней.
Потом вдруг дернулся, крепко-крепко ее обнял, шумно, с хрипами задышал и — обмяк. Данеска даже испугалась, не случилось ли с ним чего. Но нет. Незнакомец отстранился, провел по ее губам большим пальцем, поцеловал в лоб и упал рядом, закинув руки за голову. А у нее по внутренней части бедер стекало что-то липкое. Нет, не «что-то» — это кровь и семя. Значит, все случилось, и если духи будут благосклонны…
Стало холодно. Данеска вытянула руку, пытаясь нащупать одежду, но мужчина перехватил ее запястье.
— Не торопись. Побудь со мной еще. Я так скучал!
Скучал? Он же ее даже не знает, чтобы скучать.
— Ты озябла? Подожди. Я сейчас.
Он вскочил и, как был, нагишом — даже забавно! — ушел куда-то во тьму. Раздался свист и зов: «Беркут!»
Коня подзывает, ясно. Ну, если тот явится, значит, хозяин хорошо его воспитал.
Судя по перестуку копыт, вороной Беркут явился. Спустя несколько мгновений Данеску укутало толстое шерстяное покрывало, небесный муж тоже под него забрался, и она прильнула к его груди, а потом…
Потом Данеска проснулась и увидела, что горизонт посерел. Незнакомец… то есть небесный муж еще спал. Можно было тихонько собраться и уйти, стараясь его не разбудить, но не хотелось. Вместо этого она приподнялась на локте и наконец рассмотрела его лицо в подробностях. Красивый! Выраженные скулы и линия подбородка, губы не тонкие и не толстые, четко очерченные, брови густые. Он их морщит: видимо, что-то тревожное снится. Поцеловать его хочется… Или убрать с лица вот эту прядь, прилипшую к высокому лбу. Данеска не выдержала — убрала. Тут мужчина разомкнул веки, резко сел, осмотрелся настороженно, но, наткнувшись на нее взглядом, заулыбался.
— Красавица… Ты здесь, не ушла, — после сна голос был осипшим и приглушенным.
Мужчина притянул ее к себе, и все повторилось: ласки, поцелуи, тяжесть его тела. В этот раз было не страшно, почти не больно и куда приятнее. А потом они снова лежали рядом, обнимая друг друга.
— Когда закончится праздник, — сказал он, — ты назовешь свое имя. И тогда — семи дней не пройдет, — я подарю тебе двух лучших коней. Приведу к твоему дому кобылицу, белую, как снег в горах, и жеребца, что чернее ночи, чернее ворона. И на кобылице будет сбруя из золота, а на жеребце — из серебра.
— Как красиво ты говоришь…
«А еще, наверное, считаешь меня дочерью одного из бедных скотоводов. То-то будет неожиданность, когда узнаешь…»
Другое еще интереснее: по одежде небесного мужа нельзя сказать, что он богат. Конь красавец, но одежда на воине простая, из серой некрашеной шерсти. На шее, руках, пальцах ни золотых, ни серебряных, ни даже медных украшений. Только серьга в ухе, и та блеклая, поцарапанная, почерневшая от времени. А ведь даже у бедняков есть красивая шелковая одежда или драгоценности. Просто они трепетно хранятся, передаются из поколения в поколение и носятся лишь по праздникам.
Откуда же незнакомец возьмет золотую и серебряные сбруи? Но слово сказано, и теперь он обязан его выполнить — одарить свою ночную жену. Лишь бы ему ради этого не пришлось продавать своего великолепного жеребца и немногую, скорее всего, скотину. Данеска этого не хотела.
* * *
Они добрались до круга порознь: таков закон. Никто не должен знать, за кем погнался победитель, кого догнал и догнал ли. Данеска в любом случае вернулась бы на праздник не раньше рассвета, даже если небесный всадник не помчался бы за ней.
А заря уже заиграла над горизонтом — еще немного, и солнце высушит слезы неба, заполыхает во всю мощь!
Как же хочется есть! Подойти к костру, схватить баранье ребрышко — да хотя бы полуобглоданную косточку погрызть, и то благо! Подумать только — со вчерашнего утра ни кусочка во рту. Днем была так взволнована, что от одной мысли о еде тошнило, вечером тем более стало не до того, зато теперь в животе крутило, противно бурчало. Хорошо, что за песнями и барабанным боем этого не слышно.
