По капюшону барабанят комья снега. Как бы нас самих не завалило… Приходится пожертвовать парой минут и разгрести снег вокруг.
Еще несколько усилий - и снег вдруг обваливается, открывая взгляду пещеру из льда, снега и брезента. Внутри лежат три тела, три Джулиана. Они живы и дышат, хотя двое без сознания. Одного за другим я вытаскиваю их из пещеры и укладываю рядом с товарищем.
Те двое, что находятся в сознании, вцепляются друг в друга и лежат, глотая ртом морозный воздух. Я так устал, что хочется самому провалиться в эту дыру.
Осматриваю каждого Джулиана, отыскивая признаки переохлаждения, переломы и ушибы. У одной девушки сломана рука - она морщится от боли, когда я ее трогаю. У меня есть моток веревки - не из паутинного шелка, а обычной. Из нее я сооружаю перевязь для сломанной руки. Четвертый Джулиан цел и невредим.
- Очнись, - трясу я его. - Ну же!
Он открывает глаза, кашляет. Третья из цепочки, та, что со сломанной рукой, все еще без сознания. Я легонько хлопаю ее по щекам. Она приходит в себя, резко дергается - и задыхается от пронзившей руку боли. Вся цепочка, точнее, то, что от нее осталось, обступает ее, а я отхожу в сторону, падаю навзничь и тупо гляжу в небо. Похоже, буран усиливается.
- Надо спускаться с горы, - говорю я. - Если прилетит еще один флаер, он вызовет новую лавину. А если начнется лавина, мы обречены.
Они будто не слышат меня. Сбились в кучу и стучат зубами.
- Надо спускаться! - кричу я.
Запах безысходности в воздухе сменяется зловонием бессвязных чувств. Похоже, эти четверо в шоке.
- Ну же, идем! - говорю я и тяну за руку одного.
- Нет, мы не можем… наши… остальные… - бормочет он слова вперемежку с химиомыслями, которых я не могу разобрать. Цепочка рушится на глазах.
- Если мы не уйдем сейчас же, мы подохнем на этой горе. Нам негде укрыться, мы просто замерзнем!
Они не отвечают, но я чувствую, что они скорее умрут, чем покинут звенья своей цепочки.
- Вас же четверо, - говорю я. - Это почти целая цепочка! Они переглядываются, и я чувствую запах согласия. Затем один из
них гневно отворачивается. Ничего не выйдет: они не могут прийти к согласию.
Я падаю на колени и упираюсь лбом в снег. Я - единица, которая была шестеркой. Наваливаются усталость и безысходность, глаза отчаянно щиплет.
Я сильный, я никогда не плачу. И все же я оплакиваю мою цепочку, погребенную под снегом. Мое лицо - огонь, по которому течет вода. Соленая капля падает на снег и исчезает.
Сейчас мы уснем, и к утру нас уже не будет.
Я смотрю на Джулианов. Я должен отвести их к подножию горы, но не знаю, как это сделать. Если бы здесь была Мойра… Она, уж конечно, знала бы, что делать с этой четверкой.
Их четверо. В выводке матушки Редд было четверо клонов. Наши учителя - почти все квадраты. Даже премьер-министр Верховного правительства - и тот квадрат. Чего же лить слезы, когда они не хуже лучших из лучших? Если кому и можно отчаиваться, то не им, а мне…
Поднимаюсь на ноги.
- Я тоже потерял свою цепочку! Я вообще один! - кричу я им. - Это я должен плакать, а не вы! Вас четверо. А ну-ка, вставайте! Вставайте, говорю!
Они смотрят на меня, как на психа. Тогда я пинаю одну из них, она стонет.
- Вставайте!
Они медленно, неохотно поднимаются на ноги, а я ухмыляюсь, словно маньяк.
- Мы спустимся вниз. Идите за мной, я сильный.
Сквозь сугробы я веду их к одному из лавинных потоков. Нано-лезвием складного ножа отрезаю кусок веревки, уходящей глубоко в снег. Там, на другом конце этой веревки, - моя цепочка. Осторожно ступаю на рыхлый серый снег: может, я бы еще мог откопать их, как откопал этих четверых… С глухим ропотом снег подо мной сдвигается. Снежные массы соскальзывают вниз по склону. Свежие пласты еще не улеглись: новая лавина может начаться в любой момент.
Слишком поздно. Воздух у них давно закончился. Если бы я вернулся сразу, пошел за веревкой, когда лавина только остановилась, возможно, я бы смог их спасти. Но тогда я об этом не подумал. Не было рядом Кванты, чтобы напомнить мне о логическом выборе. В сердце сочится горечь, но мне не до нее. Ведь остались еще эти четверо, о которых нужно позаботиться.
Я заставляю каждого взяться за веревку. А потом иду вниз. Ночь черна, только отраженный луной свет расплескивается по снегу. Обрывы и зияющие пропасти - еще полбеды. Куда больше тревожат меня скрытые под снегом расселины. Но каждый шаг - это все-таки лучше, чем просто лечь в снег и уснуть.
Внезапно впереди распахивается пропасть, и я поспешно увожу своих подопечных назад - не хочу, чтобы они заглядывали в бездну. Кто знает, может, тут вообще нет спуска… Утром нас забросили сюда на флаерах. Должно быть, места здесь такие глухие, что только на флаере и можно добраться.
Метет не переставая, и время от времени мы проваливаемся по пояс. Но движение согревает. Сейчас движение - жизнь, остановка - сон и смерть.
Все деревья похожи друг на друга, будто близнецы. Как бы не оказалось, что мы ходим по кругу. Одно я знаю наверняка: если все время идти вниз, рано или поздно достигнешь подножия.
Никаких следов не видно - ни звериных, ни человеческих. Снег девственно чист, пока мы в него не проваливаемся.
