Дети с улицы Мапу - [47]

Любитель попариться время от времени набирает кружку воды и окатывает ею раскаленные булыжники на печи. Все помещение моментально наполняется паром. Растянувшись на полках, мужики хлещут себя по телу свежими березовыми вениками. В густом пару обнаженные фигуры кажутся привидениями. В бане душно, разгоряченные тела истекают потом. Время от времени кто-нибудь выскакивает наружу и погружает свое пышущее жаром тело в холодную воду ручья.

Банный день был праздником не только для детей, но и для взрослых. Десять — двенадцать человек собирались в одной бане, терли друг другу спины, до красноты хлестались вениками и постанывали от удовольствия:

— Ох… ох… ох… Вот так! Сильней хлещи, не бойся! Чтобы все хвори вышли!

В субботу Афанас затопил баню позвал Шмулика мыться.

— Идем, Васька, помоемся к воскресенью.

Но мальчик отпрянул и покраснел.

— Я потом, — пробормотал он, — не привык я на людях раздеваться.

Афанас глянул на него, усмехнулся, взял полотенце и потянул парнишку за рукав.

— Идем, не дури! Не старая дева ты, чтобы тела своего стесняться.

В бане старик живо, как молодой парень, разделся, плеснул воды на раскаленные булыжники и начал, посмеиваясь в усы, тереться мочалкой…

Шмулик медленно развязывал шнурки ботинок, и сердце его дрожало от страха.

— Что будет, когда хозяин узнает, что я еврей?

Вдруг Афанас подошел к нему, посмотрел ему в глаза и сказал:

— Не трусь, парень. Раздевайся живей. Знаю я, что ты еврей. Старого Афанаса не проведешь. Многое я на свете повидал, не один год имел дело с евреями. Не бойся, никому не скажу, даже старухе своей. Глянь, ни одного соседа не позвал я мыться. Мне все равно: еврей, русский, поляк… Все люди, все жить хотят.

Шмулик не мог вымолвить ни слова, только глаза его налились слезами.

— Бери веник, — сказал старик мальчику, когда тот разделся, — и хлещи хорошенько меня по спине.

И хозяин растянулся на полке.

— Так, так… Сильней. Ты ж мужик, а не баба. Теперь ты ложись, я тебе спину потру.

Шмулик чувствовал, что кожа у него на спине вот-вот лопнет, так она натянулась и вся горела от жара бани. Не в силах больше выдержать обжигающий пар, выскочил он через дверь наружу.

Мужик расхохотался во весь голос.

— Ха, ха, ха… Ну и русский же из тебя! Бог с тобой! Сразу видать, что жидок. Разве это пар? Пока семь потов не сойдет, баня не баня!

Когда Шмулик вернулся, старик уже лежал на самой верхней полке. Пар там был такой густой, что Афанаса почти не было видно.

Шли дни, недели, месяцы. Шмулик привык к своему новому дому, к работе. Он хорошо чувствовал себя в уединенном хуторе, в семье стариков, относившихся к нему как к родному.

Когда обносилась его одежда, Клава сшила ему новую из штанов сына. В белой льняной рубахе, босиком, Шмулик-Васька выглядел как настоящий деревенский пастух. Даже речь его изменилась. Он быстро усвоил местный деревенский говор.

Постепенно узнал он и соседей, в особенности их детей. Те, что помоложе, тоже пасли в лесу скот. С одним из них, Ванькой, у которого были светлые, как лен, волосы и глаза с косинкой, он подружился.

Дело было так. Однажды, когда Шмулик гнал стадо домой, услышал он чьи-то вопли. Подойдя ближе, увидел, что Ванька лежит на земле, а Сашка, парень постарше того и сильнее, сидит на нем верхом и мутузит его кулаками по голове, лицу, плечам. У Ваньки из носа текла кровь, но Сашка продолжал его лупить. Ванька извивался и вопил от боли, но никак не мог вырваться.

При виде крови, текущей из носа мальчика, Шмулик вскипел. Не долго думая, подлетел он к обидчику и одним ударом кулака свалил его на землю. Сашка хотел было напасть на него, но Шмулик стоял перед ним, сжав кулаки, с глазами, горящими гневом.

— Попробуй, подойди, гад! Напал на маленького, да? Все зубы тебе выбью! Глянь, что ты ему наделал!

Сашка опустил голову и отошел, громко бранясь. Но Ванька продолжал всхлипывать.

— Брось пищать, как баба! — прикрикнул на него Шмулик.

Ванька тут же послушался и замолчал.

— Ты сильный, побил Сашку, — заговорил он, — а меня зовут Ванька, я живу вон там, — он показал на хутор по соседству, с домом, окруженным вишнями и раскидистыми липами.

— Я знаю, где ты живешь, — быстро добавил Ванька. — А где твои родители?

— Нет у меня родителей, — вырвалось у Шмулика, и перед его глазами встал образ матери. Тут у него вдруг перехватило в горле, захотелось побыть одному. Повернувшись к Ваньке спиной, он зашагал в лес.

Ванька удивился: что это с ним? Наверно он своими словами как-то задел своего спасителя. Ему стало неловко. Догнав Ваську, он обнял его за плечи и тихо оказал:

— Не сердись, Васек, я же ничего не сказал. Хочешь, будем друзьями? Знаешь, у меня нет больше брата. Старшего брата на войне убили. Ты мне будешь заместо брата, хочешь?

Шмулик посмотрел Ваньке в лицо. Тот отвел взгляд.

— Хочешь, будем как братья? Возьми это на память.

И прежде, чем Шмулик успел ответить, Ванька снял со своей шеи медную цепочку, на которой висел жестяной медальон с изображением Богородицы и надел ее другу на шею.

— Нет, нет, не надо это, — запротестовал Шмулик.

— Бери, бери, не стесняйся. Это в знак дружбы. Нельзя иначе. Она особенная, из беды выручает. Слушай: когда русские отступали через нашу деревню, был тут у дороги страшный бой. Что тут творилось — Боже упаси. Видел за гумном обгоревшие деревья? Немцы так палили, что все стекла в деревне повылетели. Мы все из хат убежали, попрятались, полумертвые, в хлевах да в канавах. Я лежал рядом с братом. Когда перестали стрелять, поднял голову, а брат рядом мертвый лежит. Вот как это было. А я, знаешь, как спасся? Все время держался рукой за эту иконку и молился. Не веришь? Ей Богу!