Дети с улицы Мапу - [15]

— Эй, стой! — рявкнул кто-то по-литовски. Не колеблясь ни секунды, даже не бросив взгляда в сторону голоса, Шмулик скользнул в щель и рванул прочь.

— Стой, стрелять буду!

Мальчик бежит изо всех сил.

Сзади громыхнул выстрел.

Он вдруг почувствовал, будто левое бедро что-то обожгло. Дотронулся рукой в ощутил теплую липкую жидкость.

— Ранен, — сказал сам себе, не переставая бежать.

Отбежав подальше, Шмулик остановился и перевел дух. Только теперь почувствовал он со всей остротой жгучую боль в бедре. Дрожащей рукой отер пот с лица и прижал руку к сердцу. Дышать тяжело. Слабость охватила его, вот-вот упадет…

Но он вспомнил об Этеле, жизнь которой зависит от бутылки молока, что у него в руке. Прислонился на минутку к стене дома, набрал полной грудью воздух… До дома осталось каких-то триста метров, но идти было трудно. Он тащится из последних сил, цепляясь за стены домов, и добирается, наконец, до своего двора.

Мать дремлет, сидя на краю кровати, рядом с Этеле.

— Мама, принес молоко!

Мать открывает глаза, и у нее вырывается испуганный крик: Шмулик!

— Мама, я немного ранен… в ногу… Но это не страшно.

Мать не сказала ни слова, только обняла и прижала его к груди. Потом разорвала рубаху, приготовила бинт, промыла и перевязала рану. Шмулик лег, а мать принялась поить Этеле. Девочка уснула со слабой улыбкой на посинелых губах. Спустя несколько минут заснул и Шмулик.

Проснулся он от плача. Плакала Ханеле. Девочка сидела на краю кровати, и сквозь порванную рубашонку видно было ее трясущееся тело.

— Что ты плачешь, Ханеле? — спросил Шмулик.

Его сердце сжалось. Он повернул голову к больной. Мать сидит на полу рядом с кроватью, опустив голову на руки. Лицо Этеле белое, удивительно спокойное и тихое, глаза закрыты.

— Мама, — прошептал Шмулик, — мама. Он попытался слезть с постели, но не смог пошевелить раненой ногой.

Мать повернула к нему голову и сказала:

— Тише, Шмулик, Этеле в нас уже не нуждается…

Ханеле выходит из гетто

Прошло три недели, и рана Шмулика начала заживать. Пока он был вынужден оставаться дома вместе с Ханеле. Иногда они проводили целые дни, зажатые между двух стен. Ханеле часто плакала от голода и жажды. Тогда Шмулик выползал из убежища, волоча больную ногу, и приносил ей воды или корку хлеба, которую мать отделяла от своей порции.

Однажды вечером мать вернулась очень усталой, с покрасневшими глазами.

— Опять что-то будет, — сказала она сдавленным голосом.

Вечером Шмулик встал, обмотал ногу и оделся.

— Ты куда?

— Выйду посмотрю.

— Нечего смотреть! Ночью к забору придет Стася Гирене. Помнишь, когда-то она у нас работала. Когда родилась Ханеле. Они купили участок на берегу Вилии. Постараюсь уговорить ее, чтобы взяла отсюда Ханеле.

— Я пойду с тобой.

Было около полуночи. Шмулик заснул не то сидя, не то прислонившись к стене. Скрип двери разбудил его. Вскочив, он побежал за матерью. Догнал ее уже в конце улочки. Шли молча, прижимаясь к стенам домов.

Ходить так поздно по улицам гетто запрещалось. К счастью, небо было покрыто тучами, и все гетто погружено в темноту. Никто их не заметил, и они добрались до назначенного места у забора.

По ту сторону забора виднелась фигура человека.

— Коган? — послышался шепот.

— Да, Стася.

— Кто это рядом с вами?

— Разве не узнаешь? Сын мой, Шмулик.

— В такие времена нужно быть очень осторожным.

По обе стороны забора замолчали. Затем литовка протянула руку.

— Принесла вам хлеба.

— Большое спасибо, Стася.

Опять молчание. Наконец мать собралась с духом:

— Стася, хочешь спасти человеческую душу? Ты ведь католичка. Ваш Бог, Иисус, велел жалеть даже врагов.

— А что я могу сделать? Немец хозяин в стране.

— Ты можешь, можешь спасти, если захочешь. Возьми к себе мою Ханеле.

Стася отпрянула, будто ужаленная змеей.

— Езус Мария! Что ты говоришь? Еврейский ребенок! Я еще хочу жить.

— Стася, все мы хотим жить. У вас теперь свое хозяйство, разбогатели за время войны. Бог вам помог. Помоги и ты мне. Вы уезжаете далеко. Никто там не знает ни тебя, ни твою семью.

Скажешь, что Ханеле твоя дочь, племянница, сирота, как хочешь…

— Нет, нет. Езус Мария! Боюсь, станет известно. Немец все знает, от него не скроешь.

— Стася, слушай, не даром возьмешь мою дочку. У меня еще остались золотые часы с цепочкой. И шубу меховую отдам тебе. И если останемся в живых, хорошо отблагодарим. Не вечно ведь будет война.

Видно было, что Стася размышляет, взвешивает.

— Нужно с мужем посоветоваться. Завтра дам ответ. Не так это просто. Кто-нибудь может донести.

— Скажешь, что она твоя дочь…

— Завтра, завтра.

Стася исчезла в темноте.

Через две недели Стася появилась возле забора: она согласна взять Ханеле.

* * *

На гетто обрушилась неделя ужаса. На стенах наклеены желтые, режущие глаз объявления: жители нижеперечисленных улиц обязаны собраться в таком-то часу на площади возле ворот; они будут переведены в другое место.

За нарушение приказа — смерть для самого нарушителя и всей его семьи.

…В другое место… Смысл этих слов абсолютно ясен. Всю неделю сидела госпожа Коган с детьми в своем тайнике.

Однажды ночью уже думали, что пришел конец. Через стенку слышали топот кованых сапог по полу, удары палок и кулаков в стены, грохот передвигаемой мебели, литовскую ругань.