Дети разлуки - [86]

Шрифт
Интервал

Микаэль сжал бокал, который держал в руке, стараясь понять в окружавшей его суматохе, кто этот тип. Люди окружили его, желая познакомиться с ним лично, поблагодарить за отличное выступление, обменяться мнениями о будущем армянской диаспоры.

– Я привез тебе подарок, – шепнул ему кто-то на ухо. Это был незнакомец, который пробрался к нему, расталкивая толпу.

Микаэль вздрогнул от неожиданности и посмотрел на мужчину с удивлением и любопытством.

Первое, что он узнал, был дерзкий взгляд, почти вызывающий, который даже время не смягчило.

– Дик?

– Твой френч… – пробормотал тот, пока с трудом снимал куртку. – Черт, он всегда был мне тесен, – сказал он, справившись наконец с френчем.

Микаэль заметил легкое дрожание в его руке и уязвимость во взгляде, которую Дик всегда умело скрывал за повадками хулигана. Он даже не взглянул на френч и крепко обнял друга.

– Да, правда, и мне тебя очень не хватало, – сказал он.

Азнавур стоял в нескольких шагах от них, заметно растроганный, и, когда увидел, что Микаэль заметил его, тут же скрылся в толпе. В веселой праздничной толпе, пребывавшей в полном неведении о том маленьком чуде, которое здесь только что свершилось.


– Ты знал и ничего мне не сказал!

– Он позвонил мне всего пару часов назад из аэропорта Детройта и сказал, что прилетает, – оправдывался Эмиль.

Три друга уединились в сторонке и болтали, возбужденные встречей спустя много лет.

– Спасибо, что приехал, – сказал Микаэль Дику.

– Ну, рано или поздно я должен был вернуть тебе этот френч.

– Надеюсь, он принес тебе удачу, – добавил Микаэль.

– Да, у меня хорошая работа и двое замечательных детей, мальчик и девочка.

– Перед тобой президент гольф-клуба Детройта, а точнее, страшный бизнесмен.

– И подумать только, что его звали «вор»… – пошутил Микаэль.

Три друга засмеялись.

– Я узнал, что у тебя есть сын.

– Да, Томмазо.

– Сколько лет?

– Тридцать семь… Да, тридцать семь, – ответил Микаэль.

– Вот повезло, а мне еще долго ждать, пока мои повзрослеют, – заметил Дик.

– Да он всегда был ранним, – отозвался Азнавур.

– Знаешь, вот когда ты выступал сейчас, то сказал одну фразу, которая меня глубоко тронула. Что-то вроде «я сформировался как личность благодаря наставлениям, которые получил в этой школе». Я с тобой полностью согласен. Я сам, хоть и оказался дезертиром, считаю себя осененным печатью отцов-мхитаристов.

– Что верно, то верно, ты больше никогда не крал, – кивнул Азнавур, которого всегда немного раздражали разговоры о колледже.

– Туше! – воскликнул Микаэль.

– Знаешь, почему в тот вечер я украл твой плащ? – продолжал Дик невозмутимо.

– Ну, я всегда думал, что у тебя просто не оказалось ничего другого под рукой, чтобы защититься от ливня, – ответил Микаэль, пожав плечами.

Его друг улыбнулся.

– Ошибаешься, причина была в другом. Я знал, что мне придется нелегко, что у меня было мало шансов, и тогда я взял его как амулет. Я всегда считал тебя хорошим парнем, чистым ангелом, сошедшим на Землю. Мне нужно было чувствовать, что ты рядом со мной, так или иначе.

Микаэль мельком взглянул на френч, который держал в руке.

– Знаешь, я думаю, что теперь он твой, – сказал, накинув его на плечи Дика.

– Он прав, – согласился Азнавур, – и потом, этот френч тебе больше идет.

И три друга снова засмеялись.

– Эмиль, – вдруг позвал женский голос, хриплый и решительный, который Микаэль сразу же узнал.

– Роз! – воскликнул Азнавур, направившись к ней и обняв вежливо, но формально. – Как поживаешь? Идем, я представлю тебя моему другу Микаэлю.

– Извини, – оправдывалась она, протягивая руку Микаэлю, – но я приехала, когда в зале уже выключили свет, и не смогла поприветствовать тебя раньше.

Микаэль сразу заметил необыкновенный цвет ее глаз: тимьяновый мед, освещенный солнцем. Странно, но таким же был и аромат, исходящий от нее. У Роз была очень светлая кожа и полные блестящие алые губы. Длинные, до плеч, прямые волосы были такие черные, что, казалось, отсвечивали темно-синим блеском. Она была высокая и стройная, с узкими бедрами, которые лишь подчеркивали полную грудь, выглядывавшую из декольте.

– Как поживаешь, Роз? – спросил Микаэль, не в силах оторвать от нее взгляда.

– Теперь лучше, но раньше, там, в зале, – она сделала жест рукой в сторону, – я так резко почувствовала собственное ничтожество. Каждое твое слово было, как стрела, направленная в сердце, я чуть не расплакалась.

– Да, ты права, – вмешался Дик. – О, извини, я – Дикран Самуэлян из Детройта, – представился он.

– Роз Бедикян.

– Знаю, я недавно читал статью о тебе.

Женщина улыбнулась.

– И тогда я спросила себя, – продолжила она, – какой смысл быть армянами, если мы не будем бороться все вместе, чтобы сохранить нашу культуру и нашу общую память. Твоя борьба, дорогой Микаэль, это и моя борьба тоже, наша общая борьба, и я хочу помочь тебе.

Азнавур бросил беглый взгляд на друга, который не проронил ни слова, лишь слабо улыбаясь.

– Я решила организовать прием у себя дома для сбора средств. Я уже переговорила с Акопом, моим мужем. Он приносит извинения, что не смог приехать: один из наших детей, Торос, болеет, и у него высокая температура.

– Сколько у тебя детей? – спросил Микаэль.


Рекомендуем почитать
Индивидуум-ство

Книга – крик. Книга – пощёчина. Книга – камень, разбивающий розовые очки, ударяющий по больному месту: «Открой глаза и признай себя маленькой деталью механического города. Взгляни на тех, кто проживает во дне офисного сурка. Прочувствуй страх и сомнения, сковывающие крепкими цепями. Попробуй дать честный ответ самому себе: какую роль ты играешь в этом непробиваемом мире?» Содержит нецензурную брань.


Голубой лёд Хальмер-То, или Рыжий волк

К Пашке Стрельнову повадился за добычей волк, по всему видать — щенок его дворовой собаки-полуволчицы. Пришлось выходить на охоту за ним…


Боги и лишние. неГероический эпос

Можно ли стать богом? Алан – успешный сценарист популярных реалити-шоу. С просьбой написать шоу с их участием к нему обращаются неожиданные заказчики – российские олигархи. Зачем им это? И что за таинственный, волшебный город, известный только спецслужбам, ищут в Поволжье войска Новороссии, объявившей войну России? Действительно ли в этом месте уже много десятилетий ведутся секретные эксперименты, обещающие бессмертие? И почему все, что пишет Алан, сбывается? Пласты масштабной картины недалекого будущего связывает судьба одной женщины, решившей, что у нее нет судьбы и что она – хозяйка своего мира.


Княгиня Гришка. Особенности национального застолья

Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).


Блаженны нищие духом

Судьба иногда готовит человеку странные испытания: ребенок, чей отец отбывает срок на зоне, носит фамилию Блаженный. 1986 год — после Средней Азии его отправляют в Афганистан. И судьба святого приобретает новые прочтения в жизни обыкновенного русского паренька. Дар прозрения дается только взамен грядущих больших потерь. Угадаешь ли ты в сослуживце заклятого врага, пока вы оба боретесь за жизнь и стоите по одну сторону фронта? Способна ли любовь женщины вылечить раны, нанесенные войной? Счастливые финалы возможны и в наше время. Такой пронзительной истории о любви и смерти еще не знала русская проза!


Крепость

В романе «Крепость» известного отечественного писателя и философа, Владимира Кантора жизнь изображается в ее трагедийной реальности. Поэтому любой поступок человека здесь поверяется высшей ответственностью — ответственностью судьбы. «Коротенький обрывок рода - два-три звена», как писал Блок, позволяет понять движение времени. «Если бы в нашей стране существовала живая литературная критика и естественно и свободно выражалось общественное мнение, этот роман вызвал бы бурю: и хулы, и хвалы. ... С жестокой беспощадностью, позволительной только искусству, автор романа всматривается в человека - в его интимных, низменных и высоких поступках и переживаниях.