Дети разлуки - [47]
– Так это не?..
Микаэль на секунду раньше узнал Азнавура. За его спиной стояли Керопе и Ампо и, улыбаясь, подавали ему знаки выходить. Пришло время возвращаться в колледж.
– Официант, счет! – позвал Микаэль, ища в кармане брюк монетки.
– Давай договоримся – в два, каждый день. У стены, – предложил он Франческе.
Она кивнула и выскользнула наружу, сверкнув последней слезинкой, задержавшейся на длинных ресницах.
– Да что Мефис понимает в любви? Старик, к тому же всю жизнь проживший за монастырскими стенами, – проворчал Азнавур.
– О чем ты?
В палате уже не горел свет, и синьор Беппе, как всегда, дважды повернул ключ в скважине. Микаэль слышал дыхание друга в темноте, между их кроватями было не больше пяди.
– Об отце Элия, то есть Мефисе, от «Мефистофель». Когда с ним говоришь, кажется, что говоришь с дьяволом собственной персоной. Он даже сильнее его.
– В каком смысле?
– В том, что у него есть власть изгонять дьявола. И знаешь, что я тебе скажу? Если Бог есть суть… как там сказано?
– Если Бог есть господин, то человек есть раб, – подсказал Микаэль.
– Молодец, Бакунин!
Из сада послышалось высокое жалобное гиканье. Пролетела сова.
– Ты, например, знаешь больше его, – продолжал Азнавур. – Ты уже трогал женское тело.
Микаэль промолчал.
– Тебе нравится Франческа? – настаивал друг.
– Вполне, – соврал он.
– Она просто идеальна.
– Она не идеальна, она идеальна для меня, – поправил Микаэль.
Они надолго замолчали. Слышно было, как храпит кто-то из их товарищей.
– Как ты думаешь, мы можем познать только ту реальность, в которой живем и которую можем потрогать руками? – неожиданно спросил Микаэль, меняя тему.
– Бакунин, прошу тебя, сейчас не время философствовать, – устало ответил друг.
– Нет, правда. Как думаешь, существует другой мир за пределами нашего, реального, который мы ощущаем?
– Почему ты меня об этом спрашиваешь?
– Ответь!
– Не знаю. Может, да. Ведь есть же сны.
– Нет, я не говорю про то, когда ты спишь.
Азнавур не понимал.
– Я говорю, когда ты, скажем, просто гуляешь или учишься, словом, в любой момент перед тобой возникает другая реальность, ты видишь ее, ощущаешь и вдруг как бы оказываешься внутри ее. – Микаэль прервался, подбирая нужные слова. – Когда ты как бы живешь жизнью другого человека, – добавил он тихо. – Жизнью, полной мучений, в местах, которые тебе не известны, и в ситуациях, в которые ты никогда не попадал раньше. Кажется, будто это театр. Там все печальнее, жестче и трагичнее. Может быть, для того чтобы ты больше ценил реальную жизнь, которая, несмотря ни на что, вовсе не такая уж мучительная.
Он замолчал, испугавшись, что зашел слишком далеко, и прислушался, надеясь получить хоть какой-то ответ от друга, всего пару слов, которые могли бы утешить его. Но на соседней кровати никто не шевельнулся. Тишина.
– Я смутил тебя? – спросил Микаэль, приподнявшись на локте.
Грудь его друга медленно вздымалась и опускалась, потом Микаэль услышал храп и понял, что говорил в пустоту.
Кровь хлещет изо рта…
Мальчики завтракали в спешке горячим шоколадом и бутербродами с джемом. В то утро строгая дисциплина, обычно царившая за столами, отсутствовала, потому что никто из монахов еще не спустился к завтраку.
Азнавур поставил на стол свой поднос и сел рядом с Ампо.
– Парелуис![31]
Ампо пробурчал в ответ что-то непонятное с набитым ртом. Микаэль, сидевший напротив, ничего не сказал.
– Ты что, не хочешь есть? – спросил его Азнавур.
– Немного джема.
– Говорит, что его тошнит, – влез со своими объяснениями Ампо.
Микаэль отодвинул от себя поднос. Кусок хлеба с намазанным джемом лежал в крошках на подносе. Чашка еще была полна горячего шоколада, свернувшегося по краям.
– Это не удивительно. Сначала не спит по ночам, а потом плохо себя чувствует! Что вы там рассказывали друг другу вчера? – бросил как бы между прочим Ампо с типичным сирийским акцентом и неизменной слабой «эр».
– О фантазмах говорили, правда, Бакунин?
Отец лежит ничком на земле, безжизненное тело среди разбросанных заготовок, кусков кожи, чуть поодаль валяется открытая металлическая банка. Кажется, будто это только что взорвавшаяся мина разбросала вокруг мельчайшие сапожные гвоздики.
Ты смотришь на него ошарашенно, как зритель на спектакле-гротеске.
– Как это случилось? – спрашивает офицер у охранников, толкущихся в мастерской.
Тут же в толпе стоят Кривой и его приятель, с досадой качают головами.
– Мы тут ни при чем, мы были на обеде, – решается ответить пожилой заключенный.
Охранник наклоняется над отцом и поворачивает его на спину.
– По-моему, он покончил с собой, – констатирует охранник.
– Это еще надо установить, не будем терять времени, – приказывает офицер.
Микаэль сполз с лавки на пол, ударившись головой о плитку.
– Ты что? Шутишь? – удивленно и испуганно спрашивает Азнавур.
Охранник пинает его ногами, но этого недостаточно. Тогда он запрыгивает на него сверху. Тело отца кажется кукольным: ноги дергаются, голова и руки болтаются, как у марионетки…
– Скорее! Бакунину плохо!
На полу в столовой Микаэль дергался в жестоких конвульсиях. Взволнованные товарищи окружили его, пока Азнавур старался держать ему голову.
В романе «Крепость» известного отечественного писателя и философа, Владимира Кантора жизнь изображается в ее трагедийной реальности. Поэтому любой поступок человека здесь поверяется высшей ответственностью — ответственностью судьбы. «Коротенький обрывок рода - два-три звена», как писал Блок, позволяет понять движение времени. «Если бы в нашей стране существовала живая литературная критика и естественно и свободно выражалось общественное мнение, этот роман вызвал бы бурю: и хулы, и хвалы. ... С жестокой беспощадностью, позволительной только искусству, автор романа всматривается в человека - в его интимных, низменных и высоких поступках и переживаниях.
«…Этот проклятый вирус никуда не делся. Он все лето косил и косил людей. А в августе пришла его «вторая волна», которая оказалась хуже первой. Седьмой месяц жили в этой напасти. И все вокруг в людской жизни менялось и ломалось, неожиданно. Но главное, повторяли: из дома не выходить. Особенно старым людям. В радость ли — такие прогулки. Бредешь словно в чужом городе, полупустом. Не люди, а маски вокруг: белые, синие, черные… И чужие глаза — настороже».
Повесть известной писательницы Нины Платоновой «Я детству сказал до свиданья» рассказывает о Саше Булатове — трудном подростке из неблагополучной семьи, волею обстоятельств оказавшемся в исправительно-трудовой колонии. Написанная в несколько необычной манере, она привлекает внимание своей исповедальной формой, пронизана верой в человека — творца своей судьбы. Книга адресуется юношеству.
Парень со странным именем Плутон мечтает полететь на Плутон, чтобы всем доказать, что его имя – не ошибка, а судьба. Но пока такие полеты доступны только роботам. Однажды Плутона приглашают в экспериментальную команду – он станет первым человеком, ступившим на Плутон и осуществит свою детскую мечту. Но сначала Плутон должен выполнить последнее задание на Земле – помочь роботу осознать, кто он есть на самом деле.
Сон, который вы почему-то забыли. Это история о времени и исчезнувшем. О том, как человек, умерев однажды, пытается отыскать себя в мире, где реальность, окутанная грезами, воспевает тусклое солнце среди облаков. В мире, где даже ангел, утратив веру в человечество, прячется где-то очень далеко. Это роман о поиске истины внутри и попытке героев найти в себе силы, чтобы среди всей этой суеты ответить на главные вопросы своего бытия.
Что такое дружба? Готовы ли вы ценой дружбы переступить через себя и свои принципы и быть готовым поставить всё на кон? Об этом вам расскажет эта небольшая книга. В центре событий мальчик, который знакомится с группой неизвестных ребят. Вместе с ним они решают бороться за справедливость, отомстить за своё детство и стать «спасателями» в небольшом городке. Спустя некоторое время главный герой знакомится с ничем не примечательным юношей по имени Лиано, и именно он будет помогать ему выпутаться. Из чего? Ответ вы найдёте, начав читать эту небольшую книжку.