Дети разлуки - [132]

.

– Вот эти? – Офицер вытащил из конверта два предмета и протянул Игорю, который внимательно стал их рассматривать.

– Да, – подтвердил он, – вот это кольцо с гравировкой «С. С. 1935» и медальон с именем Евгений Козлов, № 9211145, я запомнил три единицы посередине.

– Товарищ Козлов, ты помнишь что-нибудь из того, что наш товарищ Игорь только что рассказал? – спросил меня офицер.

Я отрицательно покачал головой. Я совсем ничего не помнил.

– Лучше будет, если ты поскорее все вспомнишь, – сквозь зубы сказал офицер. – Это обручальное кольцо, которое носят приверженцы христианской веры… Очень странно, правда, Евгений? Потому что из документов следует, что твоя семья из мусульман. Так что или ты не Евгений, или ты украл кольцо, в обоих случаях тебе придется давать убедительные объяснения.

Он поднялся с красным от злости лицом, тут же встали сержант с Игорем и вышли следом за ним из палаты.

В последующие дни меня постоянно усмиряли, кололи успокоительное и анксиолитики, но потом развязали, ведь я все равно был беспомощный. Я все время спал или пребывал в состоянии полудремы. Никакие плохие новости уже не трогали меня, но и хорошие тоже не радовали. Я был в состоянии полной апатии. Мне сняли бинты, и я стал готовиться к тому, чтобы увидеть в зеркале свое новое лицо.

Я долго рассматривал шрам от ожога, который обезобразил мое лицо, потрогал его пальцами, ощутил шершавую кожу и вялость поврежденных тканей. «Евгений Козлов, ты просто жаба», – сказал я наконец с саркастической улыбкой.

Офицер часто приходил допрашивать меня, сомневаясь и подозревая, все более уверенный, что я намеренно что-то скрываю. Однажды мне сделали серию рентгеновских снимков. Когда делали рентгенографию черепа и шеи, меня впервые внезапно озарило. Я лежал голый на холодном столе, и в тот момент, когда загудел рентгеновский аппарат, в голове как молния пронеслось видение: два тела, сцепившиеся в жестокой схватке без правил. Тотчас же возникло чувство отвращения, ненависти, сердце забилось так быстро, что врач попросил меня успокоиться и не шевелиться, иначе пришлось бы делать снимки заново.

Сцена борьбы стала ниточкой, за которую я ухватился, чтобы выбраться из темного колодца амнезии. В короткие и редкие моменты прояснения я пытался понять, кто я на самом деле. Пытался отличить реальные события от снов или, точнее, от ночных кошмаров. Я заставлял себя часами перебирать в памяти фрагменты образов, иногда возникавших, как вспышка, и старался собрать общую картину событий из тех немногих деталей, которые были в моем распоряжении: имя, кольцо и идентификационный медальон. Часто я забивался в какой-нибудь угол, как бродячий пес, и плакал под смущенными взглядами других больных.

Однажды утром все тот же офицер принес мне папку, в которой лежала краткая биография Евгения и его фотокарточка для документов.

– Прочти, как знать, вдруг это поможет тебе вспомнить, кто ты.

Так я узнал следующее.

Евгений Козлов родился в Туле, в России, в 1933 году. Его мать умерла, когда ему было девять лет. Отец в скором времени снова женился и привел в дом мачеху, которую мальчик возненавидел. Их совместное проживание было драматичным, особенно после рождения единокровного брата, потому что женщина плохо обращалась с пасынком и часто его унижала. Однажды, когда отца не было дома, Евгений напал и жестоко избил мачеху, а затем сдался в милицию. Во время допроса шестнадцатилетний Евгений утверждал, что драка возникла, потому что мачеха язвительно критиковала партию, а он, будучи комсомольцем и активистом, счел своим долгом преподать урок этой наглой клеветнице. Разумеется, никто ему не поверил, но вместо того, чтобы отправить в тюрьму, ему предложили работу в «Дальстрое», строительной организации на Дальнем Востоке, в ведении которой находился флот для перевозки заключенных. Таким образом, он стал смотрителем в этих плавающих тюрьмах. Евгений был крепким малым, отличался раздражительностью и склонностью к насилию, за что ему дали прозвище Лев.

Последняя, но немаловажная деталь: Лев в 1953 году собирался жениться на девушке по имени Сильвия, и день свадьбы был назначен на второе воскресенье июля.

Я вертел в руках черно-белую фотокарточку и спрашивал себя, что общего могло быть у меня с этим человеком, с которым по воле судьбы мне приходилось себя отождествлять. Я истязал себя, прилагая усилия, чтобы вспомнить хотя бы что-то из жизни, которая должна была бы мне принадлежать. Но память упорно молчала, словно мозг мой взбунтовался и отказывал мне в доступе к любому воспоминанию.

Больше четырех месяцев я провел в больнице Петропавловска.

Я вышел оттуда в день первого осеннего снегопада. У выхода из больницы ждал автомобиль, который должен был отвезти меня в мой новый дом – казарму. Меня втолкнули в машину, как раз когда я только сделал первый вдох свежего воздуха после стольких месяцев, проведенных взаперти, и залюбовался снежинками, тихо кружившимися в воздухе.

Так меня перевели на военную базу на южном берегу бухты, поместив в камеру в режиме полусвободы. Меня не отпустили бы, пока велось следствие. Было сделано много фотографий моего лица во всевозможных ракурсах, затем записан мой голос на пленку, пока я читал любовное письмо, адресованное Сильвии, которое меня заставили ей написать. Впрочем, все это мне льстило, я вдруг почувствовал себя важным лицом, которому так или иначе вдруг уделялось столько внимания