Дети победителей - [53]

— И ввели ГУЛАГ — через тысячу лет после принятия христианства. ГУЛАГ — это работорговля?

— Конечно, если есть рабы, значит, существует и торговля ими… Даже в Древнем Риме, насколько я помню, рабовладельческий сектор в экономике составлял 30 процентов, как у нас — в XX веке.

— Что получается, XIX век — работорговля, XX век — самое гигантское работорговое государство в мире — Россия. И кто это сделал — интеллигенты, которые учились в семинариях, изучали христианской культуре… А стали тиранами и убийцами.

— Но они же отреклись от Бога!

— Не только они, миллионы отреклись, в одночасье… Почему? Отречение — результат тысячелетнего существования православия в России.

— Я думаю, что революция — это наваждение, затмение разума, влияние потусторонних сил. Есть Бог, а есть Дьявол.

— А вторая Чеченская война — это тоже Дьявол?

— В средние века кочевники Дикого поля совершали набеги на южные территории Руси, уводили в полон наших людей. Что делали князья? Они собирали рать, шли в Дикое поле и выламывали кочевников, уводили своих людей домой. Именно так я воспринял вторую Чеченскую войну — мы пошли туда, чтобы освободить попавших в рабство солдат, строителей. Я думал, мы заберем их — и уйдем обратно.

— Ушли?

— Если бы ушли, все началось бы опять — набеги, работорговля…

— А почему князья не оставались в Диком поле? А помнишь генерала Лебедя? Он предлагал просто блокировать Чечню, закрыть со всех сторон. Уже через пару лет они приползли бы к нам на коленях…. Безо всякой войны…

— Я не представляю себе, как можно блокировать горную страну.

— А как положить сто тысяч человек и сделать из них чеченский чернозем — представляешь?

— Мне кажется, чеченцы сами устали от собственных бандитов-работорговцев. Поэтому начали помогать федералам. Горцы согласны даже на такую цену — терпеть наше присутствие. Конечно, они нас не любят, более того — ненавидят. И еще долго будут ненавидеть. Но что будет потом, когда мы поможем им справиться с бедой, которую они уже осознали как беду? Согласятся ли чеченцы остаться в составе Федерации? Поэтому я думаю: надо заключить с ними договор, в котором четко обозначить условия, сроки, что через 50 лет мы расходимся, а сейчас вместе только для того, чтобы справиться с работорговлей. А если захотят остаться, пусть остаются и живут с нами в мире.

Сережа возвращался домой один, как всегда, уже много лет. Он думал об Александре Васильевиче Соколове и представлял его стародавним человеком, при этом таким кротким, будто имевшим «обрезанное сердце», как говорилось в Библии. Вспомнил его взгляд — сосредоточенный, теплый, веселый… Тут же всплыли слова какого-то ипполога в описании лошади: «Веселый взгляд — признак кроткого нрава и усердия в работе». Как похоже на самого Соколова… Когда Сережа беседовал с Александром Васильевичем, становился лучше. Он сейчас это понял. И когда думал о нем — становился другим. Сереже стало страшно и легко. Он боялся того, что скоро станет снова самим собой, когда вернется туда, где Соколова нет. Но боязнь эта не пугала и не принижала его. В такие минуты Сережа был исполнен немногословного веселья и внимания. Являлось настроение, похожее на вдохновение. «Расположение души к какому-либо делу», — вслух произнес он слова Пушкина. Сидевшая рядом с ним в троллейбусе женщина покосилась на него и, видимо, на всякий случай отодвинулась на самый краешек сиденья.

Сергей попытался вспомнить, чтоб хоть раз применил Александр Васильевич иронию или ухмылку в оценках — и не вспомнил. Конечно, стёб хорош против самодовольства и лицемерия, но самого автора он расслабляет и путает, как и слушателей. Говорят, Ельцин обладал харизмой. Когда ты боишься человека или завидуешь ему, он харизматик. Получается, любой, кто готов напасть или отомстить по злопамятству, это харизматик. Одно дело — чужое своеволие, другое — благодаря кому-то вдруг заметишь и удивишься: куда это мои капризы подевались?

Из обзора

Чем удовлетвориться.

В первой кавказской кампании столкнулись еще не знакомые, еще чужие друг другу народы — сила тогда и служила источником права. Сегодня победитель не может рассчитывать на смирение поверженного противника, ибо последний и сам одной милостью не удовлетворится. Слишком многое изменилось в мире.

* * *

Милость победителя.

«Я армии штабс-капитан Клингер» (Иван Клингер, офицер, 2,5 года в плену, в двойных кандалах и с цепью на шее). «В течение двух лет пленные убывали и прибывали, а я все оставался (вначале торговались о цене, потом об обмене на родственников, которых отправили в Сибирь)… Глубокое раздумье овладело мною, я просиживал целые дни с утра до вечера почти неподвижно и вдохновлялся какою-то особенной силой, углубляясь мыслию во все случайности, которые мне могли предстоять. Результат мышления решил мне, что делать, его я поставил себе в обет священный. И потому я положил: не говорить ни слова ни днем, ни ночью даже с самим собою, ничего не писать, не двинуться с места ни на волос по воле неприятеля, покуда на ногах кандалы, а если их когда-либо снимут — не выйти из сакли, покуда не дадут приличной одежды. Если дадут одежду или белье чужие — не брать: оно милостыня, разве насильно оденут. Если даст хозяин и новое, и из своих рук — взять, если старое, хотя бы и починенное — не брать. Если в пищу дадут один хлеб — не есть, хотя бы умер, а если к нему будет приличная прибавка: мясо, чай, сыр, яйца — то есть, но не все, ибо азиатское приличие требует оставлять что-либо. Словом: во всем, что от меня потребуют или мне предложат — действовать согласно своему положению, то есть отвечать до известного времени — молчанием и неподвижностью. Война началась… В Чечню привели, ведите же назад сами…»