Дети победителей - [119]

Кто-то перевязывал Николая, кто-то отстреливался из автомата, а Накип залез в башню и попытался развернуть пушку в сторону нападавших, но безуспешно. Позднее выяснилось, что был перебит электрокабель.

Все это произошло километрах в десяти от Кабула, когда десантники, проводив колонну с грузом, возвращались в столицу Афганистана — на базу своего полка. Возвращались 18 апреля 1982 года, за неделю до долгожданного дембеля.

Водителя ранило. Другому солдату пуля попала в ногу Третьему посекло лицо мелкими осколками. Николай Неволин остался слепым на всю жизнь. И еще один парень лишился глаза, даже не заметив этого. После боя Накип увидел на его щеке желтый след… Рядом стоял молодой, только что прибывший лейтенант и протягивал Димухаметову пакет со словами: «Солдат, перевяжи его». Руки офицера дрожали.

— А хирурги там были? — спросил я Накипа. Он, улыбаясь, чуть повернул голову левым ухом ко мне. Я повторил вопрос.

— Слышу все хуже. Ни одного врача я там не видел, только санинструкторов, таких же срочников, как и мы. Сами перевязывали. Я сразу не понял, что получил легкую контузию, не заметил, что глохну. Тем более что мы часто разговаривали друг с другом на повышенных тонах, даже в спокойной обстановке, на базе. Правда, иногда очнемся: а чего это кричим? Внутреннее напряжение, видимо, сказывалось. Потому что все понимали происходящее правильно, никто воевать не стремился. Только на собраниях молча слушали — о защите южных рубежей державы. Сегодня я думаю, что нормальный человек вообще воевать не хочет. А есть такие люди, которым это нравится — убивать. Если бы меня сейчас послали в горячую точку, я отказался бы. Как делают другие. Придумали — месячник дезертиров! В окопы бы этих прокуроров…

Последние пятьдесят лет на Россию никто не нападал, но слово «война» в названии госпиталя начало как-то незаметно писаться во множественном числе. И ветераны становятся все моложе.

Когда Димухаметов возвратился в родной Гремячинск, радость была беспредельной, как грядущая жизнь: живой, здоровый, полный сил! Служба позади, и столько повидал, что и бояться больше нечего и некого.

Потом заметил, что никак не может привыкнуть к мирной дороге: в машине или в автобусе ехал — все по сторонам смотрел.

А когда решил вернуться в шахту, медкомиссия выявила последствия легкой контузии, полученной у Кабула. Под землю его не взяли. Странно, в Афгане туда брали любых, и навсегда.

С каждым годом слух становится все хуже и хуже. Как будто война, возмещая прошлое, стремилась окружить его тишиной. И делала это по-прежнему жестоко, не вовремя, не спрашивая согласия.

— Один афганец дал мне сигаретку, я затянулся и вернул ее обратно, когда понял, что она с наркотиком. В Кабуле мы не пили, травку не курили, знали, что каждую секунду могут поднять по боевой.

А дома меня встретили как героя — в каждом доме стакан наливали, угощали от чистого сердца, конечно. Но я так втянулся, что до 28 лет остановиться не мог. Может быть, поэтому до сих пор не женился. Живу с родителями.

Он все время пытается забыть войну, да она помнит о нем: возвращается в нечаянных ассоциациях, справедливых обидах и навязчивой тишине. А в соседней области живет Николай Неволин, оставивший свои глаза в Афганистане. Россию ему уже никогда не увидеть. Как мать, жену и собственных детей, если будут, конечно.

Я подходил к дому со стороны троллейбусной остановки. У подъезда и дальше, в сторону автомобильного выезда из микрорайона, лежали хвойные ветки. Из разговора теток, стоявших у дверей, понял, что умер Толик-алкоголик, отравился спиртосодержащей жидкостью для мойки стекол. Я честно пожалел его мать. На лавочке у соседнего подъезда сидели молодые наркоманы, курили, ждали своей очереди.

В городе, где убивали поэтов, тараканов было в тысячи раз больше, чем нас. Они быстрее, чем мы, добирались до тарелки на столе. А если опаздывали, то выхватывали из рук последний кусок хлеба. Сашка отпихивал их ногой. Поэтому мы с женой решили сделать основательный ремонт в комнатах, тотально применив химическое оружие.

В редакции я узнал, что Синод Русской православной церкви канонизировал отца Николая, священника церкви Пророка Ильи, которого репрессировали в 1930 году. Я помнил, что храм в поселке Ильинский, построенный в 1775 году, стоял полуразрушенный. Но не ведал, какая участь постигла самого священника — Николая Михайловича Гашева, деда Бориса Гашева, поэта, убитого 1 мая 2000 года в Перми.

Приехал Женя Матвеев. Рассказал о своей поездке в Финляндию на международные соревнования по пожарному спорту. Их сопровождали спонсоры, один из которых, Петр Каменев, напился и начал раздавать иностранцам четвертные билеты со своим автографом. Галина, жена Жени, извинилась за Петра на английском — перед сидевшим напротив французским тренером. «Ничего, — ответил тот, — я поездил по свету, всяких недоумков встречал».

Петр Каменев — бывший журналист, костяная голова и немного рецепторов на языке.

Может быть, мы судим о кавказцах по бандитам и спекулянтам, как европейцы о нас — по новым русским и старым коммунистам? Господи, несть им числа. Они поражены чесоткой первобытного тщеславия. Они работали в ГАИ за чашку риса. Теперь они рисуют иероглифы в правительстве РФ или Госдуме, чаруя местных дам китайской грамотой. Господи, не суди нас по этому быдлу, прорвавшемуся к праву банковской подписи, четвертным билетам и розовой туалетной бумаге со стихами столичных метафористов: «Не давай поцелуй без любви…» Они без любви и не берут, просто насилуют.