Дети победителей - [121]

— Со мной товарищ служил — тезка, Володя Кропачев. Кровати рядом стояли. Красивый, гирями занимался. Как-то в «горках» — так мы называли горы — встретились. У меня сигарет не было, у него — последняя пачка. Поровну разделил ее — до последней штучки. Погиб за тридцать семь дней до приказа. В день воздушно-десантных войск ходили мы с ребятами к его матери, тете Але, а потом на кладбище — на могилу. На обратном пути зашли в кабак, чтобы выпить немного. А там — жулье местное, главшпана. «Ну что, орлы, расселись?» — говорят нам. На шеях золотые цепи висят — с палец толщиной, и пальцы на руках в сторону разогнули. Пришлось показать им Кабул… Правда, за мебель мы потом заплатили.

Конечно, можно разгромить кабак и поверить в Бога. На этом свете можно сделать все, кроме одного — никого и никогда не вернуть с того.

Заместитель командира взвода, старший сержант Владимир Кирилкин, награжден почетным знаком «За разминирование» и двумя медалями «За отвагу». Владимир Кропачев — орденом Красной Звезды. Посмертно.

Жизнь меня поставила перед факсом: надо искать работу. Я рассылал свое резюме по разным конторам и ждал ответа. Дошел до того, что начал перечитывать книги. Сашка по-прежнему обзывал тараканов талибами, а я обратил внимание на то, что они напоминают жареные зерна кофе. Кажется, я внутренне смирился с их существованием. Особенно после того, как в одном из рассказов Володи Сарапулова прочитал о парне, который вернулся из Афганистана и закатил разборку другу — за то, что тот однажды убил таракана. Так Володя относился к жизни вообще — как к божественному явлению. У таракана свой Бог.

Однажды Сарапулов вышел с балкона четвертого этажа на асфальт — и не вернулся.

Скоро я устроился пресс-секретарем в федеральную экологическую структуру. В тот ясный день я зашел на старую работу — в редакцию «Пармских новостей». На столе в приемной главного редактора лежала книга. По графике букв я понял — армянская, открыл — стихи, покачал головой от удивления — бывает же.

— К нам в гости заходил армянский поэт Сурен Григор, — сказала секретарша, — сейчас он ушел куда-то с твоим другом Матлиным.

Я двинулся по улице Сибирской вниз. Это был тот самый Сибирский тракт, по которому вели в кандалах декабристов и других аристократов. И на перекрестке, переходя на зеленый свет улицу, увидел идущего навстречу Матлина, а рядом с ним — высокого, худого, слегка сутулящегося мужчину. Сразу догадался — тот самый армянин… На проезжей части не сильно задержишься, но я остановился, церемонно поздоровался с Андреем, с приветливой улыбкой пожал руку поэту — и быстро побежал дальше, пока не задавил какой-нибудь меланхолик или алкоголик.

«Через пару часов он мне позвонит», — сказал я себе, направляясь к рабочему месту.

Через пару часов раздался телефонный звонок.

Так мы с ним познакомились — с армянским поэтом Суреном Григором. Конечно, Андрей Матлин на другой стороне улицы сказал ему, что он только что пожал руку пермскому поэту Юрию Асланьяну.

В каких веках, в каких еще землях встретятся рассеянные по Вселенной армяне?

— Какой-нибудь поворот колеса истории — и я был бы одним из них! — сказал я однажды своему другу Меликсету Габояну, кивая на армянчиков в черных костюмчиках с сотовыми телефонами в руках, стоявших в фойе гостиничного ресторана.

— А разве ты не один из них? — ответил Меликсет.

Я рассмеялся — с национальной самоидентификацией у меня всегда были проблемы.

Потом я вспомнил: солнце появилось после затяжных дождей в тот день, когда в Пермь из Еревана прибыл Сурен Григор — он привез эту звезду. Египетский бог солнца Ра. Книга стихов вышла у Сурена в Каире, где существует большая армянская диаспора, две книги — в Ереване. Я нарисовал звуковой код поэта: Ра, Арарат, Урарту и, наконец, — Урал.

Зимой в Ереване солнца не хватает, поэтому армянам так нужен жидкий газ. Он рассказал мне, что приехал в командировку, на газоперерабатывающий завод, — и решил, что в России тоже должна появиться его книга. С этим и пришел ко мне.

— Помоги перевести стихи на русский язык.

— Какие проблемы, — ответил я, — еще бы язык предков вспомнить.

Конечно, мой отец знал армянский, татарский и русский, но мой отец по шестнадцать часов в сутки водил машины по таежным дорогам — у него не было времени заниматься моим лингвистическим образованием.

Переводили вместе с Суреном, по подстрочнику.

Была у меня мысль познакомить Сурена с городом — да пропала. Вовремя вспомнил рассказ одного мужика, как показывали Пермь певцу Вячеславу Бутусову. «Ну и город у вас, — вздохнул музыкант в конце, — Первая Вышка, Вторая Вышка, Висим…» Я тут же вспомнил поселок Лагерь, деревню Неволино, станцию Решеты.

Если говорить о памятниках, то у нас больше всего любят живых победителей и мертвых изобретателей.

Сережа вернулся от Соколова-старшего. Старик сказал ему: «Вот, пришло мое время, а я уже не у дел…»

Сережа лежал на диване и рассматривал собственный фотопортрет, сделанный Горой Холмогоровым. Его повесила мама — это она распоряжалась, что куда повесить, поставить или переставить в квартире. Сережа никогда не возражал.

Его отец, Анатолий Михайлович, был пятым сыном Михаила Ивановича Бородулина, который пришел с Первой мировой войны, как гласило семейное предание, с винтовкой, Георгиевским крестом и женой из Белоруссии — Ксенией Абрамовной. У супругов родилось 13 детей, из которых выжило пять сыновей. Двое старших ушли на Отечественную войну.