Дети на ветру - [55]
И, заметив, что ребята слушают его разинув рот, улыбнулся. Он и сам себе казался теперь орлом. И, усмехнувшись, старик огляделся с гордым видом.
Когда стемнело, орел был водворен, наконец, в клетку. Для этого ему положили как приманку голубя и, когда он схватил птицу, накрыли сверху большой грубой корзинкой. Исидзо пришлось сильно попотеть при этой операции. Старик же совсем приободрился и, когда жена Рокаи принесла ему ужин, сказал ей:
— О, Мицу-сан! Прошу вас больше не беспокоиться о еде.
— Вот как! Что-нибудь случилось? — спросила она.
— Да нет, но, как говорится, от обильной еды рот привыкает к роскоши, а тело к лени. Ничего хорошего от этого не жди. Достаточно и маринованной редьки. В сарае у меня как раз стоит бочка редьки. Нянька нарежет да и подаст.
— Ах, вот как! — подозрительно взглянула на него жена Рокаи.
— И потом, когда о тебе много заботятся, слабеешь духом. А распускаться мне не пристало. Меня всегда считали человеком сильной воли. К тому же, Рокаи нужно побранить да Сюнити отругать…
— Вот в чем дело! Хо-хо-хо! — выдавила из себя жена Рокаи.
На следующее утро старик в хорошем расположении духа явился верхом на лошади на фабрику к самому началу работы. Въехав в ворота, он спешился у конторы и, позвякивая шпорами, прошел в контору. При этом он похлестывал себя по сапогам кожаной плеткой. Там он уселся на свой стул — прежде он вообще никогда на него не садился — и, наклонившись вперед, будто собирался отчитать подчиненных, пренебрежительно оглядел контору. Затем, обращаясь к вошедшим после него Рокаи и Сюнити, сказал отчетливо:
— Отныне я решил иногда заходить в контору.
— Вот и прекрасно! — поспешно воскликнул Рокаи.
— Не знаю, прекрасно это или нет, только вчера я отпускал своего орла полетать и был восхищен, его удалью и силой. Правду говорят: птицу видно по полету. У орла свой талант, у воробья своя привычка. Если человек смолоду привык к орлиному полету, он не станет воробьем, — сказал старик.
Затем с суровым видом — усы торчком — обошел всю фабрику, после чего сел на лошадь и уехал. Теперь он направил свою лошадь к северу, в сторону плотины Огава. Дорога была коню привычной, и он поскакал, высоко вздергивая ногами и потряхивая головой со спутанной гривой, так что в ушах старика засвистел ветер. Миновал перевал, подъехал к пастбищу на лугу, и лошадь пошла аллюром, хотя старик вовсе не подгонял ее.
— Скачи! Скачи! — бормотал он.
Вот и тропинка, ведущая к лугу. Лошадь по привычке направилась к тропинке. Старик дергал за поводья, вонзал ей в бока шпоры, пытаясь повернуть ее обратно, однако лошадь упрямо шла на тропинку.
— Глупая скотина! — прищелкнул языком старик и хлестнул коня по крупу.
Однако лошадь не послушалась его. Пришлось свернуть на луг.
— Вот упрямец! — Старик изо всех сил натянул поводья, откинулся всем корпусом назад и с трудом остановил коня на тропинке. Повернув направо, он поднялся на дамбу.
Но лошадь снова направилась к пастбищу.
— Ну что за неслух! — прикрикнул на нее старик.
Лошадь потопталась на месте и поскакала вверх по течению реки.
Через час старик возвращался той же дорогой, теперь он был настороже, держал плеть наизготове. Но на холме уже стояли Дзэнта и Сампэй и во весь голос звали деда. Старик подхлестнул лошадь и на всем скаку взлетел на перевал.
СКАЗКИ
ПЛАЩ ТЭНГУ
Давно-давно жил в одной деревне человек по прозванью плут Хикоити. Очень был ловок этот Хикоити, оттого и прозвали его плутом. Прослышал Хикоити, что далеко в горах живет один Тэнгу и будто есть у этого Тэнгу удивительный плащ-невидимка. Накинешь его — и ни одна душа тебя не увидит.
Очень захотелось Хикоити раздобыть волшебный плащ. Срубил он бамбуковое коленце подлиннее и отправился в горы. Забрался на макушку горы, приставил бамбуковую палку к глазу наподобие подзорной трубы и давай по сторонам глядеть. Смотрит в бамбуковую палку и кричит громким голосом:
— Вот беда! Вот беда! В Эдо — пожар великий, в Сацуме[51] — битва ужасная!
Кричит, а сам в трубку бамбуковую поглядывает.
Взмахнул Тэнгу крыльями, спустился с ветки и предстал перед Хикоити: клюв крючком, как у ворона, а за спиной большие крылья, через руку старый соломенный плащ перекинут.
«Эгэ! Да это не иначе как плащ-невидимка!» — подумал Хикоити.
Встал Тэнгу перед Хикоити, с бамбуковой палки глаз не сводит. А Хикоити то на восток свою трубу наведет, то на запад — смотрит в нее не насмотрится.
Не вытерпел Тэнгу — подзорная труба ему в диковинку показалась, — спрашивает:
— Эй! Хикоити! Что у тебя в руках?
— А… Это, что ли? Труба — тысяча ри. В нее на тысячу ри отсюда все видно.
— Ты что, и вправду видишь, что делается в Эдо и Сацуме?
— Ну да! Я же говорю, за тысячу ри отсюда видно. — И что было мочи заорал: — Ой! Как интересно! Как интересно!
Тэнгу не выдержал, протянул руку.
— Дай-ка и мне взглянуть!
— Не могу, не могу. Это мое самое большое сокровище. Даже на минутку не могу с ним расстаться, — сказал Хикоити и спрятал бамбуковую палку за спину, будто уходить собрался.
— Хочешь, я дам тебе на минутку свой плащ-невидимку, а ты мне свою трубу?
«Ага! Клюнул!» — обрадовался Хикоити, однако виду не подал.
