Дети лихолетья - [13]

Не донес Шурка до рта так вкусно пахнущий хлеб. Проводил он глазами грустную фигурку Сережки, резко повернулся к Мишке, сунул ему в руки хлеб и со злостью сказал, глядя в его все еще улыбающееся лицо:

— На! Сам ешь.

Шурка оглянулся на Вовку и быстро прошел в калитку.

— Чегой-тось с ним? — услышал он вдогонку удивленный голос Зюзихи.

Шурка догнал Сережку и молча пошел рядом с ним. И только около своего двора он остановился и сказал:

— Серега, Зюзиха эта очень вредная и жадная. Больше мы к ним никогда не пойдем. Пойдем ко мне порисуем? Ты любишь рисовать?

— Люблю. Только я не пойду. Мать ваша заругает.

— Эх, чудак ты! Да, знаешь, какая у нас мать!

— Нет. Все равно не пойду. Мне домой надо.

Когда Шурка ушел от Зюзиных, мать укоризненно покачала головой и осуждающе сказала:

— Гордый, дюже гордый. Прямо в мать весь. Давеча ходила к ним. И так с ей, и этак, а она ни в какую, ни в какую. Вместе, говорю, надо держаться, раз мужья вместе работают, она говорит: «Не понимаю, о чем это вы говорите, что значит вместе, что значит держаться?» Но вежливо, вежливо, что и говорить. Вот так, Миша. Ну и ладно. Может, муж-то ее понятливей, — она встряхнула еще раз дорожку и пошла в дом. На пороге обернулась, — а ты, деточка, кушай, кушай. Ты, видать, поумнее брата свово. Еще захочешь, скажи.

Вовке тоже хотелось уйти вслед за братом, но отказаться от белого хлеба с маслом, который он ел еще до войны, было выше его сил. Он стоял против Мишки и ел. Мишка тоже стал есть хлеб, который сунул ему в руки Шурка.

— Хочешь, я тебе марки свои покажу? — предложил Мишка.

— Покажи, — согласился Вовка.

Обеденный талон

Разноголосая шумливая очередь у раздаточного окошка фабрики-кухни разом притихла. Только боязливо-сочувственный шепот полз но очереди:

— Талон потерял. Талон пропал.

Все смотрели на мальчика в больших сапогах и серой шинели, стоявшего у окошка. Это был Сережка. Он растерянно оглядывался по сторонам и рылся во всех своих карманах.

— Так где твой талон, мальчик? — нетерпеливо повторила свой вопрос раздатчица.

— Нету, — выдавил Сережка упавшим голосом и отошел от окошка.

В сторонке под любопытными взглядами ребят Сережка еще раз вывернул карманы, но кошелька, в котором вместе с марками и денежной мелочью лежал талон, не было.

Наморщив лоб, он постоял в раздумье, потом оживился, надел шапку, вышел из подвала и побежал к школе.

Около собранного металлолома кошелька не оказалось. Сережка пошел в степь. Тщательно осмотрел место, где они собирали железки, но кошелек так и не нашел.

Вернувшись к фабрике-кухне, он не решился спуститься в подвал, сел на камень недалеко от входа.

Ему очень хотелось есть. Утром чуть свет ушел в школу без завтрака. Перед обедом забежал на минутку домой и тарелку каши с кусочком хлеба, оставленные ему дедушкой, отдал маленькой Светланке, рассчитывая поесть на фабрике-кухне.

Теперь он просто не знал, что делать. Дома есть было нечего.

Из подвала вышел Сова.

— Ну, не нашел? — спросил он.

Сережка покачал головой.

— А может, она так даст? — сказал Сова, садясь рядом.

— Не даст.

— Знаешь, что, — Сова положил Сережке руку на плечо, — пойдем к моей тетке на базар. Она там почти каждый день торгует. Я у нее выпрошу что-нибудь поесть.

— А она даст, тетка твоя?

— Даст! Я у нее самый любимый племянник, — Сова засмеялся и потянул Сережку за рукав.

На базаре

Хорошо знал и любил Колька Совенков шумный многолюдный базар, возникший вскоре после окончания боев на пустыре рядом с железной дорогой. Интересно было ему потолкаться среди людей, смотреть, что продают. Порой продавали такие интересные вещи, что он только чмокал от восхищения. То трофейный аккордеон, сверкающий никелем и перламутром, то карманные часы с музыкальным боем, то настоящие новенькие детские ботинки прямо на его ногу.

Тут же, рядом, ближе к станции, торговали продуктами: выставляли на прилавки молоко в больших бутылях, рыбу свежую, жареную, сушеную, капусту соленую, семечки подсолнечные; носили в сумках или за пазухой и предлагали осторожно неведомо как добытые целые буханки хлеба, круги колбасы, банки мясных консервов; открыто предлагали водку и табак. Торговали с утра до вечера. И весь день на пустыре стоял ни на секунду не умолкающий шум голосов.

Никакой тетки на базаре у Кольки не было. Но раздобыть еду ему иногда удавалось. Оставив Сережку дожидаться около скобяного ларька, он нырнул в толпу и вскоре вернулся радостный с небольшим куском жареной рыбы.

— Вот, бери, — сказал он, оглядываясь по сторонам.

Сережка с жадностью принялся есть рыбу, а Колька, прислонившись к стене ларька, вертел головой направо и налево, разглядывая проходивших мимо и толпившихся почти рядом с ними людей. Сережка быстро съел рыбу и спросил:

— Дядька твой, наверное, рыбак, да?

Колька весело расхохотался и, положив руку на плечо Сережки, сказал:

— Обманул я тебя. Серьга. Нету у меня ни тетки, ни дядьки. Мать одна. И то ее дома нет. С поездом уехала.

Сережка недовольно крутнул головой, вытер рукавом губы и сказал сердито:

— Я так и думал, что ты врешь.

— Ну, так что? А если шамать хочется? Тут вон сколько еды. Раз продают, значит, лишняя она у них. Ты-то вот не продаешь?