Дети Ивана Соколова - [51]
— И по уху и по горлу, — ответил Сережа.
Ну вот, утром я тебя так стукну по уху, что ты закричишь во все горло, — рассердился Слава. — Не мешайте мне спать, врачи!
…Через несколько дней Валя умерла.
Над детским домом был вывешен красный флаг с черной каймой.
Сережа набросился на дверь, хотел сорвать ее с петель…
— Ее зароют в снег? — спросила меня Оля. — Или положат в ямку? Ведь в ямке хорошо, там пули не достают, верно?
Я с тревогой смотрел на Олю. На нее летели тысячи осколков — она осталась жива. Оказывается, существуют и совсем невидимые — они жалят через много лет, опасные, как мины замедленного действия. Валя лежала в белом платье. И учителя из школы и гвардейцы пришли проводить Валю.
Все жители собрались и горевали вместе с нами. Валин открытый гроб мы несли на полотенцах. Няня Дуся шла и приговаривала: — Нет больше нашей голубки, пропала, как мотылек на огне! Загубили птичку веселенькую, не дали ей пожить на свете…
Заиграл военный оркестр.
Никогда не забыть, как все мы плакали, даже те, кто не знал Валю, когда опускали ее в землю…
Гвардейцы поставили над могильным холмиком небольшой обелиск, сделанный из досок. Его выкрасили голубой краской. К обелиску прибили красноармейскую звезду, вырезанную из жести.
Весной вокруг голубого обелиска мы посадили цветы.
Глава двадцать пятая
ПОЗЫВНЫЕ
Гвардейцы исчезли так же неожиданно, как и появились.
Они поднялись ночью. И, когда мы утром узнали, что наших друзей уже нет в городе, стало даже обидно: как же они с нами не попрощались.
Вот что значит внезапность и военная тайна!
Сережа наклонился ко мне и, как всегда, с таинст венным видом произнес номер полевой почты гвардейцев. Это четырехзначное число невидимой нитью связывало теперь нас с фронтом, с полюбившимися людьми.
У входа в городской сад на столбе висел репродуктор. Его металлический голос был далеко слышен. Но все старались ближе подойти к репродуктору. Здесь всегда толпились люди, особенно когда раздавался хорошо знакомый голос: «Товарищи, сейчас будет передано важное сообщение».
Пешеходы останавливались. Люди многозначительно смотрели друг на друга.
У репродуктора мы не раз слушали далекие залпы, стараясь не сбиться со счета. Даже дух захватывало — двадцать артиллерийских залпов из двухсот двадцати четырех орудий!
Обязательно кто-нибудь приподнимался на носки и спрашивал:
— Какой город взяли?
Как хотелось раньше других громко ответить, называя то Харьков, то Смоленск, то Киев, то Одессу!..
Я мечтал, что вдруг раньше всех услышу по радио, что кончилась война. Услышу и в любой мороз выбегу на улицу раздетым. Буду стучать в окна, будить людей и что есть силы кричать о победе. И какой бы при этом ни был мороз, я никогда не замерзну.
Настали холода. Позывные все чаще и чаще лились над городом, а война все продолжалась.
Как-то вдруг Сережа ни с того ни с сего спросил меня и Ваню Петрова:
— В каком ухе звенит?
— В левом, — ответил я.
— В правом! — крикнул Ваня.
— Ну вот, молодец! Значит, скоро войне конец, — успокоил меня Сережа. — А тебе еще воевать, — сказал он Ване.
Но тот не огорчился, схватил подушку, прижал ее к животу, а половую щетку взвалил себе на плечо как ружье и зашагал по комнате, лихо чеканя шаг.
Помню, как во дворе детдома появился высокий военный. Он шел к конторе, с вещевым мешком за спиной, опираясь на палку.
Я подбежал к нему и заглянул в его исхудавшее лицо. Он был такой усталый, обветренный. Сразу можно было понять: он с фронта, где потерял много крови.
Капитолина Ивановна увидела его через окно и вышла навстречу.
— Вы ко мне? — спросила Капитолина Ивановна.
— Вы ко мне? — спросила она.
А он облокотился на палку и негромко ответил:
— Боюсь вас даже спрашивать.
Он снял с головы серую ушанку и как-то виновато улыбнулся Капитолине Ивановне.
— Как ваша фамилия?
— Давыдов, — произнес он дрожащим голосом.
— Здравствуйте, товарищ Давыдов. Ваш сын жив. Вы сейчас увидите его.
— Какого? У меня три сына.
— У нас Андрей. Давыдов покачнулся. Капитолина Ивановна протянула ему руку. Кто-то крикнул:
— Воды!
Но Давыдов сказал:
— Не надо. — Рукавом шинели он вытер лицо и попросил Капитолину Ивановну: — Вы ничего не говорите ему. Узнает ли он меня?
Вот в кого наш Андрей такой рослый и большеголовый.
А в это время у нас в столовой шла репетиция духового оркестра. Когда открылась дверь и Давыдов вошел в столовую, сразу затихли трубы. Все понимали, что этот человек неспроста вошел сюда. И тогда в тишине прозвучал голос Капитолины Ивановны:
— Андрей, ты узнаешь?
— А! — закричал Андрей и опустил валторну.
Он сделал шаг в сторону отца. Андрей показался мне очень напуганным. Он остановился посреди столовой.
Все «музыканты» повскакали со своих мест.
Давыдов бросил палку и подскочил к сыну. Дрожащей ладонью он провел по Андрюшкиным взлохмаченным волосам. Он целовал его в губы, в щеки, в волосы, в лоб.
Андрей ухватился за отцовский ремень.
— Наши где? — прошептал Давыдов.
— Петя в больнице лежал… Ну, мать и Нюша каждый день туда ходили. Пошли и не вернулись: больницу разбомбили.
Нам об этом Андрей никогда не рассказывал.
— Будем искать их, сынок, всю жизнь будем искать, — сказал Давыдов и замолчал.
