Дети и тексты. Очерки преподавания литературы и русского языка - [28]

Практически все черты этого романтического студента есть в «вечном титулярном советнике»[73] Акакии Акакиевиче. «Он не думал вовсе о своем платье: вицмундир у него был не зеленый, а какого‑то рыжевато-мучного цвета… И всегда что-нибудь да прилипало к его вицмундиру: или сенца кусочек, или какая-нибудь ниточка; к тому же он имел особенное искусство, ходя по улице, поспевать под окно именно в то самое время, когда из него выбрасывали всякую дрянь…»[74]. Интересно, что Ансельм, как и Акакий Акакиевич, тоже занимается переписыванием, в данном случае каллиграфией. Буквы в обеих повестях живут своей особой жизнью. «Ансельм немало подивился на странно сплетавшиеся знаки… которые, казалось, изображали то цветы, то мхи, то животных». А Акакию Акакиевичу в переписывании виделся «какой‑то свой разнообразный и приятный мир»[75]. Страсть Акакия Акакиевича к переписыванию, а затем шинель – это его ideée fixe, как мечта Ансельма о Серпентине и Атлантиде. Когда Башмачкин встречался со своими буквами-фаворитами, то «и подсмеивался, и подмигивал, и помогал губами, так что в лице его, казалось, можно было прочесть каждую букву, которую выводило перо его»[76]. Он, как и Ансельм, живет в своем выдуманном мире, постоянно забывая, где находится: «…и только разве если, неизвестно откуда взявшись, лошадиная морда помещалась ему на плечо и напускала ноздрями целый ветер в щеку, тогда только замечал он, что он не на середине строки, а скорее на середине улицы»[77]. Ансельму везде чудятся волшебные змейки, а Акакию Акакиевичу – его «чистые, ровным почерком выписанные строки»[78]. Слово «скорее» с иронией указывает на то, что у Акакия Акакиевича никогда не было полной уверенности в своем пребывании на улице, а не на середине строки… У Гоголя идея Атлантиды замещается «вечной идеей будущей шинели»[79] и «истинный музыкант», мечтатель и поэт Ансельм – титулярным советником…

В «Золотом горшке» появляется тема двойника… Пятая вигилия: Вероника Паульман предается грезам. Ансельм стал гофратом, она его женой. Они снимают прекрасную квартиру на одной из лучших улиц… В элегантном неглиже она завтракает у себя на балкончике. Проходящие мимо франты задирают головы кверху, и она слышит, как франты восхищаются ею. Возвращается гофрат Ансельм, вышедший по делам еще с утра… Пошучивая и посмеиваясь, из жилетного кармана он извлекает чудесные серьги и надевает их на Веронику… Проходят месяцы, и вот не Ансельм, потонувший где‑то в дебрях дома Линдхорстов, влюбленный в змею Серпентину, стал гофратом, как все того ожидали, но регистратор Геербранд. В зимний день, в именины Вероники, с букетом цветов к ней является Геербранд. Он преподносит ей пакет, откуда блеснули чудеснейшие серьги. Еще какие‑то месяцы миновали, и госпожа надворная советница Геербранд уже сидит на балкончике задуманного дома на задуманной улице, проходящие молодые люди лорнируют ее и делают по поводу ее самые лестные замечания – вигилия одиннадцатая.

Эпизоды в вигилиях пятой и одиннадцатой почти тождественны. Неважно, что героем одного был поэтический Ансельм, а другого – скучнейший Геербранд. Веронике важно было, чтобы ее мужем стал гофрат. Похожий мотив замены одного человека на другого есть и в «Шинели». Уже на следующий день после того, как в департаменте узнали о смерти Акакия Акакиевича, «на его месте сидел новый чиновник, гораздо выше ростом и выставлявший буквы не таким прямым почерком, а гораздо наклоннее и косее»[80]. С точки зрения общества смерть Акакия Акакиевича – не более чем выпадение винтика, которому тут же находится замена…

А вот как можно сравнивать стихи.

В 8-м классе мы обращаемся к ним как бы впервые: у нас наборный математический класс, каждый восьмиклассник пришел со своим читательским и ученическим опытом. Многие имеют представление о стихотворных размерах, знают, что такое эпитет и сравнение, а то и метафора, мужские и женские рифмы. И очень себя уважают как носителей этого знания. А мы, учителя, знаем и другое: термины – вещь необходимая, но это всего лишь слова, язык для разговора о главном. Что главное, о чем нужно сказать в первую очередь? Что стихи – это особое чтение, где может не быть занимательной истории и сформулированной мысли или отчетливо выраженного чувства, а всегда есть тайна или хотя бы загадка, и очень интересно эту загадку обнаружить, а потом разгадать; в стихах все не так, как в прозе, каждое слово весит больше, важно, как стихи звучат… И многое еще важно. Но, как бы вдохновенно мы ни говорили, это тоже будут лишь слова – дети все это могут понять, услышать, почувствовать только на конкретных примерах. И мы читаем одно из самых ранних стихотворений С.А. Есенина:

Там, где капустные грядки

Красной водой поливает восход,

Клененочек маленький матке

Зеленое вымя сосет[81].

Вот и все стихотворение – такое маленькое. Его легко выучить наизусть, что мы немедленно и доказываем друг другу. А потом, прочитав его вслух негромким хором, пытаемся понять, о чем оно. Есть ли тут загадка, над которой бы стоило «голову ломать и чудеса подозревать». Дети не задумываясь говорят, что здесь все слова понятные и простые, кроме «клененочка», явно придуманного поэтом окказионализма, и не то диалектной, не то просторечной «матки» – слов, в общем, тоже вполне понятных. И все же странного много. Первая строка не обещает подвоха и может смутить только своей непоэтичностью: речь явно идет об огороде (можно ожидать какого-нибудь детского продолжения – «Таня забыла лопатку»). Но уже во второй строчке огород оказывается непрост: появляется загадочная «красная вода» и вместо огородника – «восход». Как это можно понять? Как скрытое сравнение – метафору: красноватые рассветные лучи попадают на грядки, как будто с неба льется вода. А может быть, перед нами не метафора, а просто волшебное действие, которое может происходить только в особом месте –