Дети Хурина - [11]

— Однако ты догадываешься, и думается мне, догадка твоя близка к истине, — возразила Морвен.

— Может, и так, — промолвил Хурин. — Но ежели сам Тургон не освободит меня от клятвы, я не могу высказать догадку вслух, даже тебе; и потому искать ты станешь напрасно. А даже если бы и заговорил я, себе на позор, ты в лучшем случае доберешься лишь до запертых врат; ибо внутрь не впустят никого — разве что Тургон выступит на войну (о чем ни слова не слышно и надежды на то нет).

— Тогда, раз на родню твою уповать не приходится, а друзья от тебя отрекаются, придется мне решать самой, — промолвила Морвен, — и запала мне ныне на ум мысль о Дориате.

— Как всегда, высоко метишь, — отозвался Хурин.

— Скажешь, чересчур высоко? — возразила Морвен. — Но из всех укреплений Пояс Мелиан падет последним, думается мне; а Дом Беора в Дориате презирать не станут. Разве не в родстве я с королем? Ибо Берен, сын Барахира, был внуком Брегора, как и мой отец.

— Сердце мое не склоняется к Тинголу, — отозвался Хурин. — Не шлет он помощи королю Фингону; и не ведаю, что за тень омрачает мне душу, стоит упомянуть про Дориат.

— При упоминании Бретиля омрачается и мое сердце, — отвечала Морвен.

Тут Хурин вдруг рассмеялся и молвил:

— Хороши мы, нечего сказать — сидим тут да спорим о вещах за пределами нашего разумения и о тенях, порождениях снов. Настолько худо нам не придется; а коли придется, что ж — тогда все зависит от твоей отваги и рассудительности. Тут уж поступай, как велит тебе сердце — но быстро. А если победа останется за нами, тогда эльфийские короли намерены возвратить все вотчины дома Беора его наследнице — тебе, Морвен, дочь Барагунда. Тогда обширными владениями станем мы править, и славное наследство перейдет к нашему сыну. Коли не останется зла на Севере, уж верно, обретет он великое богатство и станет королем среди людей.

— Хурин Талион, — произнесла Морвен, — по мне, так справедливее будет сказать: ты глядишь высоко, я же страшусь пасть низко.

— Даже в самом худшем случае не тебе этого бояться, — отозвался Хурин.

Той ночью примерещилось Турину сквозь сон, будто мать и отец со свечами в руках склонились над его постелью и глядят на него сверху вниз; но лиц их он не видел.

Утром в день рождения Турина Хурин вручил сыну подарок, нож эльфийской работы, в серебряных черненых ножнах и с такой же рукоятью, и молвил он так:

— Наследник Дома Хадора, вот тебе ныне дар. Но поберегись! То острый клинок, а сталь служит только тем, кто умеет с ней управиться. Твою руку он рассечет столь же охотно, как и все другое.

И, поставив Турина на стол, он поцеловал сына и молвил:

— Ты уже и меня перерос, сын Морвен; скоро будешь так же высок и стоя на своих ногах. В тот день, верно, многие устрашатся твоего клинка.

Тогда Турин выбежал из комнаты и ушел бродить один, и на душе у него было тепло — вот так же солнце согревает холодную землю, пробуждая к жизни молодую поросль. Он повторял про себя слова отца, «Наследник Дома Хадора», но и другие слова вспомнились ему: «Дари щедрой рукой, но дари лишь свое». И пришел он к Садору, и закричал:

— Лабадал, сегодня день моего рождения, нынче родился наследник Дома Хадора! И принес я тебе дар в честь такого дня. Вот нож, как раз такой, как тебе надобен; он разрежет все, чего угодно, и тонко — тоньше волоса!

Смутился Садор, ибо хорошо знал, что Турин сам получил этот нож не далее как сегодня; но среди людей недостойным считалось отказываться от дара, врученного по доброй воле чьей бы то ни было рукою.

— Ты — потомок великодушного рода, Турин, сын Хурина, — серьезно проговорил Садор. — Ничем не заслужил я подобного дара и не надеюсь заслужить за оставшиеся мне дни; но что смогу, сделаю. — И Садор извлек нож из ножен и молвил: — Вот уж дар так дар: клинок эльфийской стали. Давно скучаю я по такому.

Хурин вскорости приметил, что Турин ножа не носит, и спросил сына, неужто убоялся тот клинка из-за отцовского предостережения. Турин же отвечал:

— Нет; я подарил нож Садору-плотнику.

— Или пренебрегаешь ты отцовским даром? — спросила Морвен; и вновь ответствовал Турин:

— Нет; но я люблю Садора, и жаль мне его. На это молвил Хурин:

— Всеми тремя дарами волен ты был распорядиться по своей воле, Турин: и любовью, и жалостью, и ножом — наименьшим из трех.

— Однако ж сомневаюсь я, что Садор их заслуживает, — отозвалась Морвен. — По собственной оплошности покалечился он, и в работе не сноровист, ибо тратит немало времени на пустяки, ему не порученные.

— И тем не менее пожалей его, — проговорил Хурин. — Честная рука и верное сердце могут и промахнуться; и такую беду выносить тяжелее, нежели козни врага.

— Но теперь нескоро тебе достанется другой клинок, — промолвила Морвен. — Такова суть истинного дара — ибо дарить должно в ущерб себе.

Тем не менее Турин приметил, что с тех пор с Садором обходились добрее; теперь поручили ему сработать для господина великолепное кресло в парадную залу.

Ясным утром в месяц лотрон Турина разбудило пение труб; выбежав к дверям, он увидел во дворе великое скопление народу, и пеших, и конных, все — в полном боевом вооружении. Стоял там и Хурин — говорил с людьми и отдавал приказы; и узнал Турин, что войско ныне выступает в Барад Эйтель. Здесь собралась Хуринова дружина и домочадцы; однако ж в войско созвали всех мужей той земли, способных встать в строй. Иные уже ушли с Хуором, братом его отца, а многие другие должны были присоединиться к владыке Дор-ломина по дороге и идти под его знаменем на великий воинский сбор короля.