Дети Есенина. А разве они были? - [5]

Конечно, в свои сорок лет он осознавал, что изменить систему кучке инакомыслящих не удастся. «Людей сначала надо научить мыслить, а уже потом делать с ними большое дело переустройства гигантской системы, – разочаровывал нетерпеливых бунтарей ученый-математик. – Я уверен, что с недоучками мы снова зайдем в тот же тупик, в каком оказалась наша страна и ее несчастный народ с недоучкой Лениным и особенно с недоучкой Сталиным. Недоучки – очень опасные типы, они гораздо опаснее просто безграмотных людей. Им, не познавшим глубин ни в одной области знания, нахватавшимся вершков, в какой-то момент начинает казаться, что учиться больше не надо, что их «великий» ум постиг истину и что они, и только они, знают, как все надо делать. И становятся жутко агрессивны…»

«Я тогда очень испугалась, – говорила жена Алека Вика, – что его упекут, но уже не в простую психушку, а куда пострашнее и подальше… Какое-то время я еще пыталась говорить ему, что это сделает невозможным его работу как математика, что это вообще перекроет ему любые возможности нормального существования в науке, продолжения его исследований… Уговоры были бесполезны».

Наиболее молодые и рьяные во главе с Владимиром Буковским[6], разумеется, горой стояли за проведение шествия. Вольпин их урезонивал: демонстрация – это когда люди идут по улице с флагами или с чем-то еще. А митинг – это встреча, собрание. Ну, вспомните школьные уроки английского! Meeting… Yes? Встреча друзей, единомышленников, понятно? «Я помню, – рассказывала Виктория, – как Буковский 20-летним наивным мальчиком пришел к нам в квартиру и мой муж долго вправлял ему мозги».

– Нам нужен именно митинг, – и тут Алик впервые произнес ключевое слово, – митинг гласности. Вообще, если кто-то хочет устраивать литературный митинг, то пусть проводит. Но только в другом месте. Лена, тебе хочется поближе к Пушкину? Ради бога!..

Да, литературные ассоциации хороши и даже где-то необходимы. Наше мышление – вообще ассоциативный процесс, но нужна сосредоточенность, и тогда любые ассоциации отстраняются. Нашим людям явно не хватает именно сосредоточенности. Представьте, следующий публичный протест может быть вовсе не по поводу писателей. И что? Или обязательно нужно быть писателем для того, чтобы мы вышли на подобный митинг и протестовали?..

– Идея гласности идиотская, надо требовать свободы, – отмахивались от предложения Вольпина.

– Почему? – горячился он. – Гласность ведет к свободе. А свобода – к гласности? Это еще вопрос… Разное бывает.

– А где вы видели, чтобы на Западе демонстранты требовали гласности?

– Начнем с того, что ни я, ни вы и вообще никто из нас своими глазами этих демонстраций не видел. Или я ошибаюсь? Нам что показывают? Объектив кинокамеры из «Хроники дня» – чужой глазок. Но знаете ли вы о негласных, закрытых судах на этом гнилом Западе? Если кого-то там будут судить так, как судят у нас, то вполне возможно, что именно такие там демонстрации будут. Во всяком случае, мы имеем дело с нашей проблемой, а не с проблемой где-то в другой стране.

– Там негров линчуют, – огорчился Коля Вильямс. – Пожалуйста, Люда, подай платок.

Когда, наконец, совместными усилиями был найден ответ на извечный российский вопрос – «Что делать?», – зачинщики акции озадачились другими вопросами: «Где, когда и, главное – как?»

Кроме Пушкинской, предлагались другие места: у здания Прокуратуры, Верховного суда, потом неожиданно возникла Старая площадь, где располагался Центральный комитет КПСС. Но остановились все-таки на Пушкинской площади.

Когда? Сначала решили – 7 ноября. А что, символично, ерничали озорники, кто посмеет осудить, если мы таким образом отметим сорок восьмую годовщину Октябрьской революции? Правда, у Алика тут же возникли сомнения, и он яростно сформулировал контраргументы: «Нет! К нашей теме это не имеет никакого отношения. К созданию нашего беспардонно лживого, изуверского централизованного государства привела не демократически направленная революция, а наглое вторжение в нее хитроумной диктатуры Ленина и его приспешников, первоначально маскировавшихся под демократов!..»

Благо кто-то вспомнил:

– А вот пятого декабря будет другой праздник – День Конституции.

– Вот! Сам бог велел нам этот день использовать! – с энтузиазмом подхватил идею Есенин-Вольпин. – Юрка, молодец, это же прямо снайперское попадание – в «десяточку»!

Единственной возможностью оповестить людей о предстоящем «мероприятии» им представлялось распространение «Гражданского обращения» по испытанному методу: прочти – и передай другому. Идеально, если бы каждый, прочтя, изготовил еще хотя бы парочку-другую экземпляров «Обращения» и вручил кому-то еще. «Все развернется в геометрической прогрессии, – воодушевился математик Вольпин. Но тотчас остыл. – Хотя ясно, что прогрессия будет затухающей – я не поручусь, что каждый на самом деле станет это делать… А вообще-то, мне принципиально интересна эта прогрессия: как она будет работать?»

Он взял на себя составление самого текста. Вначале ничего не выходило. Слишком длинно, казенно, заумно, многословно. Черкал, опять правил, и тогда получалось легкомысленно и туманно. Наконец, выбросил все черновики и четко сформулировал задачу – «Обращение» должно быть ясным, компактным: арестованы люди, мы требуем публичного суда, а не судилища за закрытыми дверьми.