Дети Чёрного Солнца - [7]

Сиина посмотрела на чернильные ветки за окном. Невольно перевела взгляд на Астре. На его ловкие пальцы и внимательные, серо-синие глаза. На волосы цвета дыма. Они были короткие, чуть встопорщенные на затылке и тонкие, словно колючковый пух. Объятый полумраком комнаты Астре показался Сиине совсем крошечным. Если обнять, можно два раза руками обхватить. Он ел слишком мало, вот же дурень. Стыдился лишний раз просить Марха или Рори перенести его с места на место и пытался стать легче для них.

Испокон веков считалось, что безногие дети — кара для самых бесстыжих семей. Матери и отцы должны были носить их на спине, чтобы познать тяжесть вины. Астре воплощал совесть — одно из сильнейших забытых чувств. Он не раз подтверждал это рассуждениями и поступками, но никогда не относился справедливо к самому себе.

— Пока не проглотишь, не отстану, — буркнула Сиина, достав из кармана фартука заведомо завёрнутый в тряпицу кусочек мяса на косточке.

Астре посмотрел на сестру. Не на её уродства, а куда-то внутрь. Отложил резак. Молча взял угощение. Стал жевать.

— Я боюсь, что ты так умрёшь когда-нибудь от голода, — вздохнула девушка.

— У тебя много глупых страхов.

— Я из них состою.

В этот момент из сеней донёсся шум. Астре метнул резкий взгляд на дверь.

— Уж не Илан ли? — заволновалась Сиина, откладывая шитьё, а сама подумала об Иремиле.

Дверь с силой дёрнули, но железный засов удержал её на месте. Следом послышался громкий стук. Астре схватил сестру за запястье. Она и сама уже поняла, что это не Илан. Страх выступил на спине холодным потом. Ни задержавшиеся на охоте ребята, ни прималь не имели привычки шуметь по ночам и будить детей. Они или тихонько барабанили в окно, где на подоконнике спал Астре, или отпирали замок своим ключом. В сенях был кто-то чужой.

Глава 2 Последняя загадка

Затмение разом накрывает всю Сетерру и оттого кажется всевидящим и вездесущим. Жители Соаху встречают его в разгар вечера, а угрюмые руссивцы глубокой ночью. В эту пору краснокожие чаинцы смотрят предрассветные сны, а великан Исах пробуждается и думает, чем занять очередные бестолковые сутки.

Первый вопрос о природе чёрного солнца я задал названной матери в четыре года. Тогда я спросил:

— Ами, почему мне нельзя гулять?

— Потому, что сегодня чернодень, — ответила она устало и нехотя, как отвечала на все мои глупые вопросы, которые в детстве задавала сама. — Злое солнце сожжёт тебя, Такалу, даже кости почернеют и обуглятся, а потом станут прахом.

— Только меня? Почему? Почему?

Уже в ту пору я был дотошным ребёнком и не умолкал, пока не получал ответа.

— Не только тебя. Всех нас, — отмахнулась Ами, что-то стирая в корытце.

Я до сих пор помню запах её самодельного жёлтого мыла, душистого, как само лето. Им пахла моя одежда и кожа после купания, простыни и подушки. Всё вокруг дышало цветочным ароматом. Наверное, поэтому я представлял затмение круглым чёрным жуком, забравшимся в середину ромашки-солнца.

— И тебя сожжёт, если пойдёшь? — удивился я, осознав, что даже взрослым не всё бывает можно.

— И меня.

— А почему оно не сжигает наших кур? А сено? А дрова?

— Потому, что только люди грешны, Такалу. Чёрное солнце карает нас за наши грехи.

Тогда слова Ами не впечатлили меня, я тут же позабыл о них и занялся игрой в кубики. Но после часто ловил себя на мысли, что есть другой, настоящий ответ: большое знание, скрытое от мира, подобно яркому камню в мутном болоте. Я будто всю жизнь искал этот камень ощупью, ныряя в тину неизвестности с зажмуренными глазами и затаённым дыханием.

(Из книги «Племя чёрного солнца» отшельника Такалама)

(Материк Террай, государство Соаху, г. Падур 8-й трид 1019 г. от р. ч. с.)

Призрачными парусами белели в полутьме драпировки. Тонкая ткань раздувалась от ветра. Мерцали кисточки, украшенные стеклярусом и бисером. Дремали завёрнутые в плющ колонны террасы. Над головой колыхался дождь из соцветий глицинии. Лианы сплошь увивали сквозной потолок, но аромат цветов звучал не в полную силу. Они ждали солнца, тепла и пробуждения насекомых. Ждали терпеливо и безропотно, в отличие от распалённого юноши, вбежавшего под их сень. Он держал в руках лампу, где заканчивалось масло. Тёплый свет лизнул ступени, отразился в глянце мраморных плит, позолотил ветку лавра.

— Да где он?! — выпалил Нико, тяжело дыша. — Куда ты его дел?

— Куда дел! Куда дел! — повторил попугай.

Его почти не было видно в тёмной листве винограда.

Старик на скамье у фонтана добродушно рассмеялся. Он выглядел поджарым и крепким, хотя прожил уже семьдесят лет. В столь почтенном возрасте у Такалама было три главных повода для похвальбы: он не растерял содержимое карманов памяти, сохранил в целости все зубы и воспитал прекрасного ученика. Только с Нико прималь делился тайнами, приоткрывая их одну за другой в форме умственных игр. На этот раз наследнику Соаху предстояло разгадать особенно сложную загадку.

— Ищите, юноша, ищите, — поддразнил Такалам, кутаясь в шерстяную накидку. — Чичи уже выучил пару новых слов, так что всё не зря.

— Чи! Чи! — подтвердила птица, — Где он, старрик? Куда запррррятал? Где? Где?

— Да замолкни ты! — раздражённо бросил Нико, смахнув с мокрого лба каштановые кудри.