Дети большого дома - [15]
Новичкам трудно было определить, чьи это самолеты и чьи прожекторы обыскивают ночное небо. Почему вдруг заалел горизонт и не скопившийся ли от пожаров дым вон та куча зардевшихся облаков? Или то холмы, освещенные заревом?
Прозвучала команда готовиться к выгрузке. Солдатам потребовалось лишь несколько минут для того, чтобы собрать свое несложное хозяйство — оружие и боеприпасы, одежду и продовольствие, инструменты, котелки и кружки. Затянуты были пояса, туже навернуты обмотки, развернуты скатки шинелей. Поезд без свистка остановился на станции Ковяга. Кто слышал, где находится эта станция?
— На запад от Харькова. Я сам отсюда, — объяснил один из бойцов, Николай Ивчук. — К югу от станции есть небольшой районный центр — Валки; на севере, вернее, на северо-востоке — Старый Мерчик; прямо на севере, чуть повыше — Богодухов. Если двинемся отсюда на запад, значит, ясно, в сторону Полтавской области.
— Так Полтаву ж, гады, заняли! — возразил Игорь Славин.
— Значит, на Харьков прут.
— Ты, говоришь, из этих краев? Родился здесь или как? — спросил Каро Хачикян.
— Я из Вовчи, что за Харьковом. Дома у меня мать и сестра. В нынешнем году сестра институт иностранных языков окончила.
— А как ее звать? — справился Игорь Славин.
— Шура.
— Александра Ивчук? Дай-ка адрес, письмо ей напишем. Не возражаешь, Коля?
— Она тебе не пара, отстань. Как по-вашему, это немецкие самолеты воют?
— Не пойму, — ответил Славин, — их ли, наши ли. И прожекторы тоже — не разберешь чьи.
— Прожекторы-то наши, — уверенно сказал Ивчук. — Мы на нашей территории, стало быть, наши прожекторы их самолеты в небе ищут!
Пришел приказ выгружаться. И хотя было распоряжение, чтоб выгружались без шума, все же слышались восклицания, резкий лязг металла, фырканье лошадей, скрип артиллерийских повозок. Было очевидно, что на станции принимали не один этот эшелон.
Комендантский взвод выстроился немного в стороне от вагона, в мокром кустарнике. Впереди, как всегда, стояли Игорь Славин и Каро Хачикян, в полном снаряжении, в накинутых на плечи плащ-палатках с островерхими капюшонами на голове.
Нельзя было понять — который час.
Шумели деревья, небо заволокло тучами, не было видно ни одной звездочки.
Лучи прожекторов часто скрещивались над головами бойцов. В их свете по временам сверкали медленные струи дождя, сливаясь затем с тьмой.
Ряд за рядом уходили в лес батальоны. Вблизи виднелись в темноте силуэты бойцов, слышался глухой топот ног по сырой земле, пофыркиванье лошадей, слова команды…
Станция еще не успокоилась; оттуда шли к лесу все новые и новые роты и батальоны, повозки и автомашины, моторы которых вдруг, точно все вместе, начинали работать, наполняя окрестности шумом.
Итак, значит, уже близко фронт…
Каро занимала в эту минуту мысль об Анник: с кем она шагает рядом, как себя чувствует и думает ли сейчас о нем? Представлял он ее в плащ-палатке с капюшоном; лицо мокнет от дождя, ноги увязают в грязи, шагает с трудом. Будь она рядом, Каро помог бы ей, ночной марш показался бы легче…
В небе все больше и больше усиливался прерывистый вой самолетов. Прямо над станцией скрестились белые столбы прожекторов.
— Ишь, мерзавцы, видно к станции подбираются!.. — сказал Славин. — Но полк как будто отошел уже.
Подошел командир взвода, лейтенант Павел Иваниди, грек из Ахалкалаки, среднего роста, с золотисто-смуглым лицом, и вполголоса скомандовал:
— За мной!
Шли молча, никто не курил.
Не выл по-волчьи ветер в лесу, не уносил с шумом листьев на запад. Вялые мокрые листья неслышно ложились под ноги; казалось, бойцы шагали по скошенной траве.
Откуда-то издалека, там, где багровело зарево, доносился глухой гром.
Трудно было определить, как далеко отошли от станции, когда послышался страшный грохот и громовые удары: раз, два, три, четыре, пять. Взвод, уже вышедший из леса на магистраль, остановился. Все смотрели назад — туда, откуда раздавался грохот. Прожекторы еще скрещивались над станцией. Вдруг в той стороне над строениями показались рыжие волны огня.
— Бомбили, мерзавцы, — пробормотал Иваниди.
— Неужели станцию? — спросил Славин. — Не она ли горит?..
Бойцы шли и оглядывались. Пламя спадало, прожекторы ничего больше не прощупывали в той стороне.
— Начни они бомбежку получасом раньше, мы, быть может, не смогли бы написать письмо сестре Ивчука, — пошутил Славин.
Ивчук, шагавший за Игорем, старался наступить ему на пятки.
— Вот тебе письмо! Нашел время языком трепать…
— Война войной, а любовь любовью. Породнились бы — чем это плохо?
— Шагай, шагай!
Шли по обочине дороги. Рядом с колонной проносились грузовики с зенитными пулеметами, двухколесные повозки, тягачи и автомашины, за которыми, гремя колесами, двигались крупноствольные орудия; проезжали автобусы специального назначения, обслуживавшие технические части, санбаты и госпитали, редакции фронтовых газет или передвижные радиоузлы.
Безмолвная за полчаса до того дорога стала оживленной и многолюдной. Сырой воздух был насыщен резким запахом бензина и технического масла, словно пехота шла не полем, а мимо сплошных гаражей.
Теперь направление было ясно. Они идут на запад. И откуда здесь столько войск? Словно ручейки вырвались вдруг из-под земли и, слившись в полноводную реку, потекли по общему руслу.
Алексей Николаевич Леонтьев родился в 1927 году в Москве. В годы войны работал в совхозе, учился в авиационном техникуме, затем в авиационном институте. В 1947 году поступил на сценарный факультет ВГИК'а. По окончании института работает сценаристом в кино, на радио и телевидении. По сценариям А. Леонтьева поставлены художественные фильмы «Бессмертная песня» (1958 г.), «Дорога уходит вдаль» (1960 г.) и «713-й просит посадку» (1962 г.). В основе повести «Белая земля» лежат подлинные события, произошедшие в Арктике во время второй мировой войны. Художник Н.
Эта повесть результат литературной обработки дневников бывших военнопленных А. А. Нуринова и Ульяновского переживших «Ад и Израиль» польских лагерей для военнопленных времен гражданской войны.
Владимир Борисович Карпов (1912–1977) — известный белорусский писатель. Его романы «Немиги кровавые берега», «За годом год», «Весенние ливни», «Сотая молодость» хорошо известны советским читателям, неоднократно издавались на родном языке, на русском и других языках народов СССР, а также в странах народной демократии. Главные темы писателя — борьба белорусских подпольщиков и партизан с гитлеровскими захватчиками и восстановление почти полностью разрушенного фашистами Минска. Белорусским подпольщикам и партизанам посвящена и последняя книга писателя «Признание в ненависти и любви». Рассказывая о судьбах партизан и подпольщиков, вместе с которыми он сражался в годы Великой Отечественной войны, автор показывает их беспримерные подвиги в борьбе за свободу и счастье народа, показывает, как мужали, духовно крепли они в годы тяжелых испытаний.
Рассказ о молодых бойцах, не участвовавших в сражениях, второй рассказ о молодом немце, находившимся в плену, третий рассказ о жителях деревни, помогавших провизией солдатам.
До сих пор всё, что русский читатель знал о трагедии тысяч эльзасцев, насильственно призванных в немецкую армию во время Второй мировой войны, — это статья Ильи Эренбурга «Голос Эльзаса», опубликованная в «Правде» 10 июня 1943 года. Именно после этой статьи судьба французских военнопленных изменилась в лучшую сторону, а некоторой части из них удалось оказаться во французской Африке, в ряду сражавшихся там с немцами войск генерала де Голля. Но до того — мучительная служба в ненавистном вермахте, отчаянные попытки дезертировать и сдаться в советский плен, долгие месяцы пребывания в лагере под Тамбовом.
Ященко Николай Тихонович (1906-1987) - известный забайкальский писатель, талантливый прозаик и публицист. Он родился на станции Хилок в семье рабочего-железнодорожника. В марте 1922 г. вступил в комсомол, работал разносчиком газет, пионерским вожатым, культпропагандистом, секретарем ячейки РКСМ. В 1925 г. он - секретарь губернской детской газеты “Внучата Ильича". Затем трудился в ряде газет Забайкалья и Восточной Сибири. В 1933-1942 годах работал в газете забайкальских железнодорожников “Отпор", где показал себя способным фельетонистом, оперативно откликающимся на злобу дня, высмеивающим косность, бюрократизм, все то, что мешало социалистическому строительству.