Детектив и политика. Выпуск №4 (1989) - [111]
Анонимный осведомитель, специализировавшийся, очевидно, на выслеживании "деятельности, угрожающей интересам нации", опередил свое время на несколько лет и, как обычно происходит, наверняка не был воспринят всерьез. К такого рода информации в 1938 году не отнеслись бы серьезно даже германские и американские секретные службы — разве что английские или французские. Для итальянской же полиции это заявление, должно быть, наоборот, подвело под делом Майораны черту — настолько безумной, вероятно, казалась подобная гипотеза. Правда, итальянцы сочиняли байки о вовремя совершенных Маркони открытиях, которые могли бы сделать Италию — за неимением, как становилось ясно, иных перспектив — непобедимой в назревавшей, как опасались, войне. И больше всего баек ходило о "луче смерти", пущенном в виде эксперимента из Рима и поразившем корову на лужайке в окрестностях Аддис-Абебы. Напоминание об этом сохранилось в своеобразной энциклопедии расхожих представлений фашистского периода, каковою может служить комедия Витальяно Бранкати "Рафаэль">5:
"— В Эфиопии сдохла корова…
— Корова? В Эфиопии? Ну и что?
Так дело в том, почему она сдохла и от чего.
И почему же?
Да вроде бы Маркони испытывал в Эфиопии "луч смерти", безжалостно убивающий всех животных и людей, что попадаются на его пути.
— Ах, так? Ну тогда наше дело в шляпе".
Но то были только байки. И Артуро Боккини хорошо это знал.
Гражданин законопослушный и никогда не прибегавший к власти закона для защиты от несправедливости других, гражданин, живущий так, как если бы полиция существовала лишь для исполнения административных актов вроде выдачи паспортов или разрешения носить оружие (для охоты), случись ему использовать полицию по ее прямому назначению, бывает охвачен смятением, нетерпением и гневом, приводящим его к убеждению, что общественная безопасность (в той мере, в какой она имеет место) зиждется скорее на отсутствии у населения особых преступных наклонностей, нежели на усердии, оперативности и прозорливости полиции. Доля объективности в таком убеждении есть — большая или меньшая в зависимости от времени и страны. Но когда исчез человек и те, кто ищет, исполнены тревоги и нетерпения, подобное ощущение может быть абсолютно субъективным и, значит, несправедливым. Несправедливы, конечно, и мы в оценке действий итальянской полиции, того, как расследовала она — на наш взгляд, лениво и без должной проницательности дело об исчезновении Этторе Майораны. Она его вообще не расследовала, предоставив это занятие родственникам и ограничившись — как следует из "служебной записки" "участием" (а в известном смысле, как нетрудно вообразить, его симуляцией). Несправедливы и мы поскольку и мы тридцать лет спустя хотим "найти" Майорану, располагая совсем немногими документами — несколькими листками из досье, заведенного на него Генеральным управлением государственной полиции.
Листки эти заставляют нас вновь пережить тревогу, не терпение, разочарование скудоумием и бездействием полиции, все то, что пережили тогда — болезненней и драматичней — родные Этторе Майораны.
Но в них содержатся и доводы другой стороны — полиции. Объектом расследования — согласно официальной формулировке и, стало быть, объективно — являлось "исчезновение с целью самоубийства". Налицо были два письма семье и другу, — где ясно излагалась цель, а во втором письме также способ и час ее осуществления. И если в одиннадцать часов вечера 25 марта в Неаполитанском заливе этого не случилось, полиция по опыту и статистике склонна была заключить, что произошло это позже и в другом месте. Приняться выяснять, где и когда, значило бы просто терять время. Не требовалось ничего предотвращать, никого наказывать только найти труп. Решение такой задачи представляло важность для семьи: по-пиранделловски>6 с этим были сопряжены скорбная, с годами все более смиренная уверенность, похороны, некрологи, траурные одежды, установка надгробья, куда можно было бы приходить; ни для полиции, ни, как выражаются американцы, для широкого круга налогоплательщиков важности оно не представляло. И даже если допустить, что Этторе Майорана не покончил с собой, а скрылся, то и тогда речь шла бы о поисках безумца. В общем, не стоило "отвлекать" людей ради розыска трупа, который мог обнаружиться только случайно, или же безумца, который (как подсказывали опять же опыт и статистика) рано или поздно где-нибудь объявится, и о нем сообщат.
Что Майорана не умер или, будучи жив, не лишился рассудка, не знала и помыслить не могла не только полиция, но и никто другой. Данный случай оставлял две версии: смерть и безумие. И, допусти полиция существование какой-нибудь иной версии, примись она искать Этторе Майорану живого и, как принято выражаться, в здравом уме, в безрассудство впала бы она сама. Впрочем, в тот момент никакая полиция — и уж тем более итальянская — не заподозрила бы, что исчезновение Майораны — результат исполнения продуманного трезвого замысла, и никакая полиция не смогла бы ему помешать. Ведь это значило вступить в борьбу с умнейшим человеком, который решил исчезнуть и с математической точностью рассчитал, как этого достичь. Ферми
