Детектив и политика. Выпуск №4 (1989) - [113]

Майорана посещал Институт физики на самом деле свободно, и Ферми им не руководил. Амальди¹¹ рассказывает: "Осенью 1927-го и в начале зимы 1927/28 года Эмилио Сегре¹² часто говорил в сложившемся за предыдущие месяцы новом окружении Ферми об исключительных способностях Этторе Майораны и одновременно убеждал Майорану последовать собственному примеру, отмечая, что физические исследования гораздо более инженерного дела соответствуют научным устремлениям Майораны и его способности мыслить отвлеченно. Майорана перешел на физический факультет после разговора с Ферми, подробности которого проливают свет на некоторые особенности характера Этторе Майораны. Когда он пришел в Институт физики на улице Панисперна, его проводили в кабинет Ферми, где находился в тот момент и Разетти¹³. Именно тогда я увидел его впервые. Издали привлекали внимание его худоба и робкая, почти неуверенная походка; когда он подошел, оказалось, что у него черные как смоль волосы, смуглая кожа, чуть впалые щеки, очень живые, блестящие глаза — в общем, типичный сарацин" (судя по фотографиям, он походил на Джузеппе Антонио Борджезе¹⁴, чью внешность тоже называли сарацинской). "Ферми тогда работал над статистической моделью, названной позже моделью Томаса — Ферми. Он и Майорана сразу же заговорили о ведущихся в институте исследованиях; Ферми описал модель в общих чертах и показал Майоране выдержки из своих недавних работ на эту тему — в частности, сводную таблицу числовых значений так называемого потенциала Ферми. Майорана выслушал с интересом, кое-что попросил разъяснить и ушел, мыслей и намерений своих никак не обнаружив. На следующий день около полудня он снова явился в институт, прошел прямо в кабинет Ферми и без лишних слов попросил сводку, которую видел накануне всего несколько мгновений. Получив ее, он вынул из кармана листок с аналогичной таблицей, рассчитанной им дома за истекшие сутки; насколько Сегре помнит, нелинейное уравнение второго порядка Томаса — Ферми он преобразовал в уравнение Риккати, которое затем интегрировал численно. Майорана сличил таблицы, убедился, что они полностью совпадают, и сказал, что сводка Ферми верна…" То есть он пришел проверить не правильность таблицы, рассчитанной им за последние двадцать четыре часа (притом, что часть времени он потратил на сон), а правильность той, на которую у Ферми ушло бог знает сколько дней. К тому же неизвестно, пришла ли ему в голову идея преобразовать уравнение Томаса — Ферми в уравнение Риккати невольно, сама собой, или ему еще пришлось над этим думать. Во всяком случае, выдержав испытание, Майорана перешел на физический факультет и стал приходить в институт на улице Панисперна, до защиты диплома регулярно, а потом — гораздо реже. Но отношения с Ферми, надо полагать, навсегда остались у него такими, какими сложились с первой встречи: он держался с ним не только на равных (Сегре скажет, что в Риме спорить с Ферми мог только Майорана), но и отчужденно, строптиво, относился к нему критически. Было в Ферми и членах его группы нечто чуждое Майоране, а то и просто внушавшее ему недоверие, которое доходило порой до резкого неприятия. Ферми, со своей стороны, не мог не испытывать перед Майораной некоторую неловкость. Состязания в сложнейших расчетах — Ферми выполнял их на логарифмической линейке, на доске или на листке бумаги, а Майорана — в уме, повернувшись к нему спиной, и, когда Ферми говорил "готово", Майорана называл результат — были на самом деле способом дать выход тайному, подсознательному противостоянию. Способ почти детский, но не стоит забывать: оба они были очень молоды.

Как все "хорошие", как все лучшие сицилийцы, Майорана не нуждался в том, чтобы примкнуть к какой-то группе, установить с ее членами тесные связи и стать среди них своим человеком (склонность к объединению в группы, в "cosca"¹⁵ присуща худшей части сицилийцев). К тому же между ним и группой "ребят с улицы Панисперна" было одно существенное различие: Ферми и "ребята" искали, он же просто находил. Они, занимаясь наукой, удовлетворяли свое желание, он — естественную потребность. Они любили науку и стремились ею овладеть — Майорана, возможно, не любя ее, как бы носил ее в себе. Ферми и его группа имели дело с некой внешней тайной, которую они стремились постичь, раскрыть, совлечь с нее покровы. У Майораны тайна была внутри, она являлась средоточием его существа, и бежать от нее значило бежать от жизни, из жизни. Жизнь рано развившихся гениев (каковым был Майорана) словно бы ограничена неким непреодолимым — временным или творческим пределом. Предел этот будто назначен заранее и незыблем. Вслед за тем, как достигнуты в том или ином виде деятельности законченность и совершенство, полностью разгадана загадка, найдена идеальная форма — то есть раскрыта некая тайна познания или, условно говоря, некий секрет красоты в науке, литературе или искусстве, — наступает смерть. А поскольку деятельность раннего гения — это его естество, его жизнь, а естество и жизнь его — это его ум, то он невольно знает, что ему суждено[16]. Занимаясь делом, он невольно чувствует это предупреждение, этот страх. Он ведет игру со временем своим временем, своим возрастом, — пытаясь обмануть его, задержать. Он стремится удлинить отмеренный ему срок, отдалить назначенный предел. Старается уклоняться от работы, которая, будучи завершенной, сама станет завершением. Завершением его жизни.