Детектив и политика. Выпуск №2(6) (1990) - [93]

Последними вынесли из трейлера антикварные стулья давно ушедшей эпохи и уж просто роскошное кресло, обитое кровавым бархатом, с высокой резной спинкой и подставочкой для ног.

Зазвонил председательский колокольчик. Вмиг вся колония оказалась за столом в почтительном молчании. Только дядя Том, не привыкший к этикету, хмыкал и ковырял пальцем свою порцию мяса.

Во главе стола в бархатном кресле находился Вениаминыч в трусах и майке, прямой и строгий.

— Товарищи! — начал он и оглядел присутствующих. — Мы собрались сегодня здесь, чтобы…

И тут замолкшая было музыка грянула с такой силой, так разухабисто, что решительно ничего не стало слышно. Однако гости этого неудобства, казалось, не замечали и внимательно слушали выступавшего, аплодируя в нужных местах и беззвучно выкрикивая здравицы в честь хозяина.

Луна поднималась всё выше, как-то даже быстрее положенного, подул ветер, над горизонтом появилась светлая полоска и тут же начала розоветь. Море заиграло, волны, шипя, легли на песок, слизывая чьи-то следы. Стало совсем светло. Пляж оказался пустынным. Вдалеке маячил едино-кий парус. Ветер нес песок на развалины старой гостиницы. Слепые окна посольства горели золотом.

А в резиденции, на первом этаже, на обычном табурете (Николай Вениаминович порой уважал простое, исконное в быту) сидел посол в тех же трусах и той же майке.

Вошла Зоя с тазиком горячей воды.

— Николай Вениаминович, ноги мыть будем?

— Будем, Зоинька, обязательно будем…

* * *

— … И провожая видного дипломата чичеринской школы, нашего дорогого Николая Вениаминовича, или, как мы все привыкли его называть, Вениаминыча (аплодисменты), на заслуженный отдых, мы говорим: "Отдыхай спокойно, товарищ!" — докладчик выдержал паузу, переждал, пока сгихнет овация, обнял стоявшего рядом Вениаминыча и прикрепил дрожащей старческой рукой медаль к груди юбиляра.

Потом выступали коллеги Вениаминыча и говорили о "неустанном труде на благо Родины", "беззаветном мужестве", "необычайной скромности", "человеколюбии" нашего героя, подчеркивали, что его творческий потенциал смог раскрыться лишь при социализме, и особенно во время перестройки.

О событиях на Острове никто не вспоминал. Да и было бы это уместным?

Николай Вениаминович поздравления принимал с достоинством. Опускал глаза, если кто-то явно перехваливал, но высоко поднимал голову, когда говорили о его вкладе в советскую внешнюю политику. Один раз он обернулся ко мне и взволнованно прошептал: "Ты видишь?! Ведь оценили, ведь дошло и до них наконец!"

… Сейчас Вениаминыч мирно живет на пенсии, неплохо подрабатывая разведением роз на своей роскошной даче недалеко от столицы. После долгих уговоров жена его, Эльвира, взяла Зою к себе помощницей по хозяйству. Пашка купил заветную кожанку и разъезжает в ней на собственной "Волге". Игоря Петровича Стебнюка пристроили в хорошую страну — то ли в Европе, то ли в Америке. А возможно, и в Японию. Василиск Иванович развелся и поступил швейцаром в одну из ленинградских гостиниц. Удивительный атташе Сидоров со службы ушел. Накопленного ему должно хватить надолго. К сожалению, чудесный дар его после памятной партконференции пропал. Впрочем, авторитет врачевателя оказался таким прочным, что ему предлагают даже выступать на телевидении. Президент Марсель Пепе еще у власти: вопреки традиции, учитывая чрезвычайность обстоятельств, его решили никогда не свергать. Кумаси давно стал миллиардером и рекламирует себя как "знатока русских мехов, женщин и черной икры". Дядя Том по-прежнему работает в посольстве сторожем. Он давно все забыл и простил: вскоре после отъезда Вениаминыча к нему вернулись ритуальные шрамы.

ЭКСПЕРТИЗА

Людмила Сараскина "ВСЕ СБЫЛОСЬ ПО ДОСТОЕВСКОМУ…" [3]

I

Закономерности и случайности революции, ее категорические императивы и альтернативные возможности, линия ее судьбы в отечественной истории стали сегодня главными, первостепенными вопросами. Адресуя их Достоевскому, я знаю, что обращаюсь по точному адресу: современность далеко не изжила тех проблем, которые решались в творчестве этого писателя. Сегодня, как и 70 лет назад, говорить о Достоевском — значит все еще говорить о самых глубоких, мучительных вопросах текущей жизни, значит постигать психологию, идеологию, политическую механику революции на уровне и откровения, и пророчества, и предостережения.

Герой Достоевского размышляет над вопросом: сможет ли человек сам, без подсказки и команды, решить в чем его счастье? Или он должен всякий раз слепо идти за тем, кто придет и скажет: я знаю, где истина?

Герой Достоевского вынашивает идею: а не загнать ли человечество палкой в хрустальный дворец запланированного на бумаге всеобщего счастья и процветания, не построить ли для него земной рай, где будет торжествовать "вечное учение", "руководящее мнение" и принудительный, подневольный труд?

Герой Достоевского уверен, что нужно всего несколько дней — и 80 миллионов народу по первому зову снесут до кучи свое имущество, бросят детей, осквернят церкви, запишутся в артели — словом, переродятся капитально.

Герой Достоевского оправдывается: "Все законодатели и установители человечества, начиная с древнейших, продолжая Ликургами, Солонами, Магометами, Наполеонами и так далее, все до единого, были преступники уже тем одним, что, давая новый закон, тем самым нарушали древний, свято чтимый обществом… и, уж конечно, не останавливались и перед кровью, если только кровь… могла им помочь".