Детектив и политика 1990 №6 - [131]

— Звери, убившие наших детей, — читал свою молитву седоволосый, — звери, отнявшие нашу надежду и веру, — будьте вы прокляты отныне и во веки веков!

— Нет коммунизму! — вздыхала толпа.

— Тираны, растоптавшие землю и отнявшие наше человеческое достоинство, превратившие нас в рабов, — пусть не будет вам покоя ни на этом, ни на том свете!

— Нет коммунизму!

— Да згинет красная чума из наших домов, да излечатся от нее люди на всей земле и проклянут ее вместе с нами.

— Нет коммунизму!

— Вечная память усопшим и отдавшим жизни свои за нашу свободу! — плакал мужчина.

— Нет коммунизму! Нет коммунизму! — рыдала толпа.

— Будь трижды он проклят, поганый! — седоволосый вытащил откуда-то из-за пазухи картонную корочку партбилета и бросил ее в поминальное свечное пламя. И десятки, сотни таких же корочек полетели вслед за этим в огонь. Даже издалека мог заметить Спецкор, как вспыхивают и корчатся они, извергая из себя вонючий химический дым пластиковых коленкоров, и дым этот поднимается все выше и выше над цветущим бульваром, превращается в черное грозовое облако и здесь, подхваченное свежим ветерком, уносится прочь — как знать — может быть, в иные страны и города.

— Что там сжигают, папа? — спросил какой-то малыш своего отца.

— Свое прошлое.

— Здорово эта штука горит… — сказал мальчишка, — вот бы мне такую.

— Только не это, — серьезно ответил его отец.

Тем временем люди поднялись с колен и, пропустив вперед себя военных с траурными венками, духовой оркестр и священников, двинулись вверх по бульвару по направлению к площади Виктории. Медленно и скорбно двигалась процессия по мостовой, а к ней — с соседних улочек и переулков — присоединялись все новые люди в черных одеждах. Оркестр взвыл вытягивающим душу и слезы похоронным маршем. Процессия теперь двигалась медленно, в ритм музыке. Многие плакали. Остальные склонили головы. Казалось, в городе стало совсем тихо. Остановились, заглушив двигатели, автомобили и городские автобусы, дети перестали играть в свои шумные игры, онемели радиоприемники и телевизоры, смолкли безумные песни птиц. Только слышен был марш и шарканье тысяч ног по каменной мостовой. И больше ничего.

Со странным, смешанным чувством радости и печали наблюдал Спецкор за этим могучим и торжественным действом похорон Красной Луны. Никогда прежде не приходилось ему видеть подобного, за исключением разве что похорон имперских вождей, чьи бездыханные тела в окружении самых близких врагов везли на оружейных лафетах, а затем при стечении купленных за отгулы народных масс, по-быстрому и с нескрываемым для очередного вождя облегчением зарывали на престижном революционном кладбище, в самом центре многомиллионного города, не просыхающего по этому поводу не только отведенные трауром дни, но и всю оставшуюся неделю.

Но эти похороны, при всей внешней схожести с обычным погребением, все же были совсем иными. Здесь не было отверзтых гробов и зияющих сырым небытием могил, ведь могилы эти вырыли в человеческих душах, людские сердца сделались бездонными от ненависти гробами. Здесь не готовили для усопшей места на кладбище потому, как в целом городе не хватило бы места, чтобы закопать ее остывшее студенистое тело. Не готовили ей и памятника, потому что даже сама память о покойной была оскорбительна, а мысли о ней — ужасны, как само прошлое. Не было здесь и ее рыдающих родственников: иных, как Сапожника, шлепнули по постановлению революционного трибунала, других заточили в тюрьму, а дальние — хоть и хотели бы приехать на похороны в танках и с шашками наголо, да то ли боялись, что их не так поймут, то ли осознавали всю никчемность своего запоздалого сострадания. Не было бы, наверное, и этих похорон, но их все же решили провести чисто в гигиенических целях: нехорошо, когда посреди города валяется разлагающийся мертвец, это не по-христиански, во-первых, а во-вторых, может вызвать эпидемию.

Но не ради самих похорон, конечно же, собрались люди у языческого копища и шли теперь на площадь Виктории. Не затем хоронили они Луну. Опуская ее в могилы своих душ, они действительно прощались с собственным прошлым, со страхом, которым всякую ночь и даже днем наводняли Красная Луна и ее земные наместники этот древний, прекрасный город; расставались они с несвободой, с тем ощущением зловонного карцера, в которые превратила Луна стены их собственных жилищ; с повсеместным обманом и ложью, кои впитывались в человека уже через плаценту и уже не оставляли вплоть до гробовой доски; с отсутствием веры прощались они, ибо за все эти годы разучились верить во что бы то ни было, а верили только в это холодно мерцающее светило; светлое будущее, достижение лунного рая — тоже на поверку оказалось всего лишь красивой выдумкой, и они не желали оставаться рабами сегодня ради свободы завтра; прощались они и с теми, кто не дожил до нынешнего дня, да так и умер, омываемый лунным ветром, во тьме и безнадежном томлении духа; и с теми, кто погиб, защищая Солнце, кто в последнем, предсмертном рывке на своих израненных, кровью покрытых руках и спинах принес в этот город Весну средь Зимы; с теми, кто лед расплавил, а вместе с ним отражение красных знамен, отретушированных портретов Сапожника, каменных истуканов, лживых букв и каннибалических знаков.