Дет(ф)ектив - [31]

Все-таки она больше была дочкой своего отца, а не своей матери; она любила и умела много работать, ценить чужой восторг, точное слово, острую неожиданную мысль. Жизнь требовала осмысления, обоснования, ее нельзя было протанцевать хотя бы потому, что она не была так красива как мать, а больше походила на отца — грузного, задумчивого, всегда погруженного немного в себя человека с веселыми прищуренными глазами под тонкими бровями с широким татарским разлетом и русо-рыжеватой бородкой.

Мать умерла неожиданно, они полетели на похороны вместе с отцом, и она, как и он, не проронила ни одной слезинки во время всей похоронной церемонии; хотя дядя Серж смотрел на всех сырыми виноватыми глазами заболевшего лабрадора: болезнь крови — лейкемия — мать сгорела за четыре месяца. Обратно отец взял билеты на поезд до Цуриха, и здесь, оставив Андре на пару часов у знакомых, заехал за ней ближе к вечеру на новеньком «шевроле», а, выехав на дорогу, ведущую к дому, впервые посадил ее за руль, хотя она пару раз чуть было не заехала в кювет.

Она училась сначала в обыкновенной немецкой школе, затем в университете в Гамбурге, потому что там преподавал знакомый отца, профессор Клюге, русский, кажется на четверть, и специалист по Лескову. Она больше интересовалась философией, чем литературой: феноменология Гуссерля, труды Сартра, Ясперса, Делизе, Жака Деррида, Оливье Клемана, русских мыслителей. С Гюнтером она познакомилась на четвертом курсе, окончательно поняв, что настоящего ученого из нее не получится, а Гюнтер был молодым ассистентом, любимцем профессора Страуме, немодным, бесхитростным, трудолюбивым, приятно откровенным и загадочно простоватым. И своей крестьянской обстоятельностью почему-то напоминал ей молодого Хайдеггера, на которого он даже внешне был немного похож; к тому же родился, как и Хайдеггер, в том же городке Мескирхе, в Верхней Швабии, в долине между Дунаем и озером Констанц. Его докторская работа была посвящена русскому футуризму. Он очень неуклюже за ней ухаживал, но ей нравилось и это, и его многообещающая похожесть на великого Хайдеггера; ему не хватало светскости, лоска, уверенности в себе, как раз того, что она могла ему дать.

Гюнтер не понравился Петру Петровичу, хотя он ни слова ей не сказал об этом, но она почувствовала по его черезчур радушной улыбке, провалам почти неприличного молчания, неполучающимся вечерним беседам, когда приехала с Гюнтером в Берн, и сама увидела его глазами отца, тут же с облегчением и ужасом понимая, что это не то, не то, не то. Hо ночью Гюнтер впервые пришел к ней в комнату, она чуть было на закричала, борясь с отвращением, но побоялась, что отец сотворит что-то страшное, и приняла его ласки, как нечто неизбежное, так тому и быть. Гюнтер был неуклюжим в любви, хотя и она была отнюдь не куртизанка, они вместе прошли нехитрую науку семейной любви, потому что по возвращению в Гамбург, недель через шесть поженились; она послала телеграмму отцу, но он не приехал.

Вопреки ее нараставшим подозрениям, Гюнтер оказался прекрасным мужем, заботливым, рачительным хозяином, совсем не похожим на несколько безалаберного Петра Петровича. Ему, с помощью профессора Страуме, предложили контракт с Тюбингенским университетом, это было очень близко от Берна, от отца, и она с удовольствием стала хозяйкой небольшого дома, внеся первый взнос из денег, присланных Петром Петровичем в качестве свадебного подарка.

То, что Гюнтер не Хайдеггер и никогда им не станет, она поняла почти сразу, его больше волновали совсем другие материи, его амбиции вполне ограничивались местом главного профессора, может быть даже ректора, но для этого мало было быть трудолюбивым книгочеем, но даже книгочеем Гюнтер не был. Он интересовался только своим футуризмом, ездил на конгрессы славистов, публиковал работы, написал книгу «Северянин и русский эгофутуризм», предпочитая Северянина Маяковскому, а Маяковского Хлебникову. Как сказал бы отец, прочитай он книгу Гюнтера, полторы идеи, да и то не свои; но отец книг Гюнтера не читал. Из его простоватости не вылупилось простоты, он не видел разницы между словами «наука» и «карьера»; был отчасти скуповат, что объяснялось его привычкой к нужде и крестьянской закваской; больше любил бывать в гостях, чем принимать у себя; и, кажется, стал приударять на стороне, когда на день-два она уезжала к отцу в Берн. Петр Петрович был уже давно женат вторым браком на миловидной немочке, внучатой племяннице того самого Питера Брука, у которого ее дед выкупил издательство тысячу лет назад. Она ни слова не знала по-русски, и когда они с отцом обменивались русскими шуточками за ужином, покатываясь со смеху, или отец, играя с ней в шахматы, кричал: «А вот вы и вляпались, матушка!», госпожа Земская, в девичестве Крюгер, смотрела на них с уморительным испугом; но была славной, подвижной, спортивного вида дамой, отнюдь не теткой, заботливой и чистоплотной хозяйкой. Отец подобрел, потолстел в ее руках, хотя все также катался на велосипеде по вечерам и до поздней осени купался в Ааре.

Русский писатель с немецкой фамилией из Ленинграда побывал в Тюбингене в ее отсутствие; Гюнтер встречался с ним еще во время поездки в Россию, но на ее вопрос, как прошла лекция, хмыкнул что-то невразумительное: «Советские любят немецкие марки, у них это называется халтура». Hа книгу Бориса Лихтенштейна она наткнулась случайно, составляя по просьбе профессора Вернера опись поступлений и перебирая новинки в университетской библиотеке; такая же книга, кажется, долго лежала у Гюнтера на письменном столе, а потом куда-то задевалась.