Десятый крестовый - [10]

На взятом напрокат «форде» Филип подъехал к дощатому жилищу с сонными окнами. Окна всех четырех этажей грязные, заляпаны городской копотью, водосточная труба на углу дома нелепо торчала, выбитая из скоб. Филип вышел из машины, запер дверцу на ключ и пошел по узкому проходу к крыльцу, ступеньки которого покрывала имитирующая траву ковровая дорожка. На дверной притолоке пять кнопок; под кнопкой с номером «четыре» значилась криво нацарапанная фамилия «Марголис». Филип нажал кнопку, подождал. Довольно скоро послышался глухой щелчок, и дверной замок открылся.

Филип отворил дверь и очутился в совершенно темном вестибюле, в глубине которого уходила кверху бесконечная лестница. Рискуя оступиться, Филип стал осторожно подниматься вверх и наконец достиг крохотной площадки на третьем этаже. На маленьком коврике у двери груда кроссовок и сандалий. Одна из пар как будто детская. На двери, над выведенной черной краской четверкой — глазок. Филип постучал.

Дверь открылась. Перед ним стоял мальчик лет десяти-одиннадцати. В одних трусиках и босой. Волосы пострижены коротко-коротко.

— Здесь живет Джанет Марголис?

Мальчишка долго смотрел на Филипа, потом бросил через плечо: «Мам!» — без всякого выражения, не громко, просто отчетливо. Повернулся к Филипу, отступил.

— Проходите, пожалуйста!

Филип шагнул в крохотную переднюю, мальчик скользнул мимо, прикрыл входную дверь.

— Вон туда!

Филип пошел, куда указал мальчик: три ступеньки вели в комнату, по-видимому, гостиную. Филип вошел, огляделся. Словно попал в прошлое, лет на десять назад.

Все в комнате было пропитано духом шестидесятых. На полу вдоль дальней стены под окном — кусок пенопласта, прикрытый индийским покрывалом. На окне бамбуковая солнцезащитная циновка. Ветхий плетеный стул в углу, по обеим стенам двухрядные самодельные стеллажи; на большом плоском, выкрашенном голубой эмалевой краской чемодане стереопроигрыватель с магнитофоном. Вот и вся обстановка, да на стене большой черно-белый плакат, скорее всего заповедь какого-нибудь гуру.

Мальчик прошел вперед и плюхнулся на плетеный стул. Филип, не испытывая желания опускаться на тоненький пенопластовый мат, остался стоять. Чуть погодя в комнату вошла Джанет. Ее темные волосы оказались теперь коротко пострижены, лицо погрубело за годы. Одеяние типа сари, все в коричневых разводах, будто заляпанное пятнами кофе.

— Поди, Каралла, поиграй! — сказала она.

Мальчик поднялся и вышел. Джанет улыбнулась, и Филип с изумлением заметил металлические пластинки у нее на зубах. Неужто женщине при таком нищенском, цыганском образе жизни может прийти в голову исправлять прикус?

— Ты неплохо сохранился, — сказала Джанет. Легко и непринужденно она опустилась на пол, расположившись в позе лотоса; подняла взгляд на Филипа. Тот присел на плетеный стул.

— Спорим, ты бросила курить? — с улыбкой сказал он. Джанет усмехнулась, блеснув металлом. Поднялась так же легко, как села, выскользнула из комнаты. Вернулась, неся в руках простую матовую плошку. Поставила у ножки стула и снова опустилась на пол неподалеку. Оба молчали. Филип курил, Джанет не сводила с него глаз.

— Да что ты меня так пристально разглядываешь? — не выдержал он.

— Прости! Столько лет не видались… Прямо как призрак из прошлого… Я для тебя тоже, да?

— Угу, и уже не первый! — кивнул Филип.

— Ты что… и Хезер видел? — спросила Джанет.

— Позавчера. В Нью-Йорке.

— В Нью-Йорке… — задумчиво повторила Джанет. — Может, она завязала с ними?

— С кем? — спросил Филип.

— С «Крестовым походом». Ошиваются тут, в Торонто, фундаменталисты[9], и не только тут. Вроде местных стражей порядка, «комитетов бдительности»[10]

. Из «дважды рожденных»[11].

— Что же, Хезер теперь с ними? Джанет развела руками.

— Это целая история…

— А я не тороплюсь, — сказал Филип.

— Так ты ее ищешь?

— Ищу, угадала. Хезер исчезла при очень странных обстоятельствах. Я беспокоюсь за ее жизнь.

— А не ее отец тебя подослал? Филип рассмеялся, загасил окурок.

— Скажешь тоже! Видал я его, старик ведет себя так, будто Хезер не дочь ему вовсе.

— А сам, между прочим, повсюду своих шпионов разослал, когда она бросила своих монахинь и явилась сюда из Мексики. — Джанет тряхнула головой. — Я прямо отпала, открываю дверь, а передо мной эти жлобы при полном параде. Закачаешься!

Только теперь Филип понял, отчего ему с Джанет так неловко. Она говорила на старом, уже почти забытом жаргоне шестидесятых; то же он отметил и у Хезер позавчера. Словно они обе выпали из хода времени, а потом шагнули обратно.

— Ну и что ты им? — спросил Филип.

— А что я! — тряхнула головой Джанет. — Папаша немало ей крови попортил. К тому времени она уже слиняла.

— С этими, из «Крестового похода»?

— Ну да… — Тут Джанет с подозрительностью посмотрела на Филипа. — Может, я и тебе зря рассказываю? Может, и ты станешь ей лезть в печенки? Или я совсем чокнулась…

— Чокнулась, — подтвердил Филип. — Я боюсь, она попала в беду.

— Кончай, не может быть, чтоб столько лет, а ты все так же влюблен!

— Ты с ней виделась недавно, скажи, она забыла меня или нет?

— Говорила, ты ее несчастье до самой могилы, — невесело улыбнулась Джанет. — Помню, какие вы были в Париже. Все никак я не могла поверить, что это серьезно. После мы с ней отправились в Индию, на попутках. Случалось, конечно, она… сам знаешь, бывала с тем, с другим, но все твердила, что не то, не как с тобой. Вспоминала часто вашу необыкновенную любовь. Может, так оно и есть?