Десять слов про Китай - [2]

Во времена моего детства слово «народ» звучало так же величественно, как «председатель Мао». Эти слова я выучился писать раньше, чем наши с родителями имена. Я тогда думал: «Народ — это председатель Мао, а председатель Мао — это народ».

Мы тогда переживали Великую пролетарскую культурную революцию. Когда я рассказывал каждому встречному о своем открытии, люди смотрели на меня с сомнением, словно говоря: «Надо бы это обдумать». Но вслух никто не спорил. Все были очень осторожными — одного неверного слова было достаточно, чтобы угодить в контрреволюционеры и погубить всю семью. Родители тоже посмотрели на меня с опаской и, изъясняясь намеками, посоветовали не повторять этих слов, хотя ошибки в них вроде бы и нет.

Но я не мог не делиться с людьми своим открытием, самым важным в моей жизни. Вскоре я нашел и доказательство — популярный лозунг «Председатель Мао — в нашем сердце». Я рассуждал так: «В сердце каждого человека из народа — председатель Мао. А кто же в сердце председателя Мао? Мы все, народ». Так что «Народ — это председатель Мао, а председатель Мао — это народ».

Постепенно жители нашего городка перестали смотреть подозрительно, кое-кто стал кивать и даже повторять. Сначала это были мои друзья, а потом и взрослые. Когда так заговорили очень многие, я забеспокоился. В годы культурной революции патентов не выдавали. Я почувствовал, что мое авторство забывается, и стал объявлять на каждом углу: «Первым так сказал я». Но никого это не волновало. В конце концов даже друзья, невзирая на мои страстные доказательства и жалобные мольбы, качали головой и отвечали: «Так говорят все».

Я огорчился и горько пожалел, что поделился с миром своим открытием. Надо было сохранить его глубоко в своем сердце, никому о нем не рассказывать и в одиночку наслаждаться им всю жизнь.

Ныне Запад поражается гигантским изменениям, происходящим в Китае. Китайская история — словно смена масок в традиционном сычуаньском театре: за какие-то тридцать лет Китай от обожествления политики перешел к преклонению перед деньгами.

Всякий исторический переворот имеет свой символ. Таким символом оказались и события 1989 года на площади Врат небесного спокойствия (Тяньаньмэнь). Пекинские студенты вышли на эту площадь с требованиями демократических свобод и прекращения «спекуляций партработников». Так как власти наотрез отказались от диалога, студенты объявили голодовку. Их поддержали заполнившие улицы горожане. На самом деле пекинцев волновали не столько «демократические свободы», сколько «спекуляции партработников». Шел одиннадцатый год объявленного Дэн Сяопином курса «реформ и открытости». Выросли цены, но при этом окрепла экономика, на глазах повышался уровень жизни. Крестьяне от реформ выигрывали; массовое разорение и закрытие заводов произошло только в девяностые, так что и рабочие еще ничего не потеряли. Нынешние вопиющие социальные противоречия тогда лишь намечались. Народ был возмущен тем, как себя вели некоторые дети чиновников, богатевшие на использовании государственных ресурсов. По сравнению с сегодняшней расцветшей махровым цветом коррупцией «спекуляции партработников» выглядят детскими играми. Начиная с девяностых годов коррупция в Китае росла не менее поразительными темпами, чем экономика.

Лесным пожаром охватившее страну движение протеста затихло вместе с треском выстрелов, прозвучавших ранним утром 4 июня на площади Тяньаньмэнь. Когда в октябре я второй раз за тот же год очутился в Пекинском университете, передо мной предстала совершенно иная картина: в сумерках по берегам озера бродили влюбленные пары, из окон общежитий доносились голоса зубрящих английские слова и стук маджонга. За лето все переменилось так, словно весной ничего и не случилось. В событиях на площади Тяньаньмэнь разом выплеснулись все политические страсти, накопившиеся в людях со времен культурной революции. Образовавшуюся пустоту заполнило сильное желание заработать — и когда все китайцы как один захотели разбогатеть, наступило экономическое процветание девяностых.

Оно принесло массу новых слов: сидящий в Интернете «сетевой народ», торгующий акциями «биржевой народ», покупающий паевые фонды «паевой народ», балдеющие от поп-звезд фанаты, оказавшиеся на улице рабочие, подавшиеся на заработки в город крестьяне, — полинявшее слово «народ» распалось на эти понятия, как арбуз на куски. В годы культурной революции «народ» определялся просто и ясно: «рабкрестсолдстудторг»; «торг» означал не торговцев, а работников торговли. События на площади Тяньаньмэнь стали для этого слова судьбоносными — оно обуржуазилось и полностью изменило свой смысл.

Говоря современным рыночным языком, «народ» — упаковка, в которую разные эпохи заворачивают разное содержимое.

Весной 1989 года Пекин превратился в анархический рай. Вдруг исчезла полиция, и ее обязанности возложили на себя студенты и горожане. Такой Пекин ушел в прошлое безвозвратно. Объединенные общими целями, люди безо всякой полиции установили в городе образцовый порядок. Улица просто дышала дружелюбием. Можно было без билетов ездить в метро и автобусе, все друг другу улыбались, пропало чувство отчуждения. Люди перестали ссориться; рядившиеся раньше за каждый грош разносчики теперь бесплатно раздавали демонстрантам еду и питье; пенсионеры забирали из банков свои скудные сбережения и дарили их студентам; сообщество карманников заявило, что в знак поддержки голодающих прекращает воровать… В том Пекине «все люди стали братья».