Десну перешли батальоны - [53]

— Копайте!

Никто не решался первым копать могилу своим товарищам.

— Ну! — капрал ударил Григория рукояткой револьвера.

Надводнюк поднял тяжелую немецкую лопату, посмотрел на нее, затем на насыпь, вздохнул и вонзил лопату в песчаную почву. Бояр стал рядом с Дмитром, Гордей и Дорош — спинами к ним. Логвин был посередине. Он плакал.

По бокам вырастали желтые холмики. За ними полукругом, с поблескивающими штыками, стояли солдаты. Капрал курил сигару. Желтые холмики пахли весной. С поля подул ветерок и принес запах навоза и прелой полыни. Ревкомовцы вдыхали его полной грудью. Это был тот запах земли, который донесся к ним в погреб. Луна спряталась за облака. На кладбище стало темно. В селе пропел петух. За ним второй, третий… И опять стало тихо. Ревкомовцы уже по пояс стояли в яме.

Надводнюк позвал переводчика.

— Дайте перед смертью покурить!

Переводчик обернулся к капралу. Тот колобком подкатился к могиле и всем подал сигары. Затем он чиркнул спичкой и поднес ее Надводнюку. Руки капрала дрожали. Все, даже Бояр, который никогда не курил, задымили сигарами. Надводнюк уселся на дно ямы. Рядом с ним устроились остальные.

«Где же Павло?» — подумал Надводнюк и словил себя на том, что еще перед приходом на кладбище думал о Клесуне. Надводнюку казалось, что из-за угла выскочат хлопцы и спасут их. А разве нельзя устроить засаду на кладбище, на этой насыпи?.. Эх, Павло, зачем было писать записку?..

— Копай! — закричал переводчик.

— Вы еще успеете нас расстрелять! — Дмитро выпустил струю дыма прямо в лицо переводчику. Капрал отдал приказ. Плоские штыки нависли над ямой.

— Копай!

Громом ударили выстрелы.

В яму на Дмитра соскользнул капрал, вниз головой упал переводчик. На желтом холмике корчился еще один немец и сталкивал землю ревкомовцам на головы.

— Пли!

Еще двое упало. Отряд в мгновение рассыпался, ноги в тяжелых кованых сапогах затопали между могил.

— Бери винтовки, бей! — Дмитро выхватил из рук мертвого переводчика винтовку и выстрелил врагам вдогонку. Немцы с перепугу и не думали отстреливаться.

— Забирай оружие, вылазь! — кричал Павло.

Это произошло так внезапно, что Дорош и Логвин не успели даже прийти в себя. Их силой вытащили из ямы.

Освобожденные попали в горячие дружеские объятия Павла, Анания, Якова Шуршавого, Сороки. Надводнюку было стыдно перед Павлом. Целуя его, Дмитро нежно погладил плечо Павла.

— Айда в лес, там посоветуемся, а то немцы сейчас всей ротой прибегут сюда!

— В лес, хлопцы!

Они быстро собрали винтовки, сумки с патронами, перепрыгнули ров и один за другим направились через поле в лес. У одной разбросанной кучи навоза Павло остановился и сказал Бояру:

— Дед Кирей вывез сюда винтовки и патроны. Благодарите старика!

— И Марьянку?

— И ее, — тихо ответил Павло.

Из облаков выплыла луна, весело улыбнулась и спряталась снова.

Вдали чернел лес.

* * *

В маленькой уютной комнате раскрыто окно. Под окном цветут акации. В лунном свете серебром поблескивают листочки осокорей. Они тихо шумят. Из сада Соболевского долетает песня соловья. Соловей поет о любви и весне.

Шульц снял френч, погасил свечу и сел в мягкое кресло у окна. Он машинально достал из ящичка ароматную сигару, откусил кончик, закурил, пуская кольца дыма в окно. Кольца расплывались и таяли в лунном сиянии. Шульц закрыл глаза…

Он еще немного обождет. Вскоре тишину этой дивной украинской ночи вспугнет дружный залп. Затем пробежит еще несколько минут, напоенных ароматами весны и песней соловья, и в двери постучат. На пороге появится капрал. Он отрапортует, что приказ господина офицера Шульца выполнен. Завтра он, Шульц, напишет рапорт в штаб, и, возможно, ему, Шульцу, дадут награду… Разве не пора ему носить погоны полковника?.. Шульц мечтательно улыбнулся. Он даже привстал и выпятил грудь. Он будет бравым полковником. Тогда можно будет написать милой Эльзе, что он с этой дивной Украины привезет хлеб, сало и чин полковника. О-о, в Берлине перед ним раскроются двери лучших домов!.. Погоны полковника сделают свое. Разве тогда нельзя будет мечтать и о генеральских эполетах?

Шульц откинул голову на спинку кресла, вслушивался в шум осокорей за окном. Луна спряталась в облаках. Стало темнее. Соловей еще сильнее защелкал. По саду катились его трели.

— Он замечательно поет! — офицер лежал в кресле еще несколько минут, затем поднялся и стал шагать по комнате. Он усердно сосал сигару и вслушивался в шорохи, в шелест ночи.

— Почему так долго не слышно выстрелов?

Где-то пропел петух, за ним второй — в другом конце села. Над Гнилицей прокатилось эхо. Шульц посмотрел на часы. Стрелка показывала два. Уже два часа капрал на кладбище. Шульц не удовлетворится рапортом капрала, он прикажет…

За селом раздались отдельные выстрелы. Еще… еще… Эхо разрозненных, беспорядочных выстрелов гулко катилось по селу. Шульц не отрывался от окна. Кто дал право капралу нарушить приказ командира стрелять одним залпом?!

Офицер быстро надел френч, закурил новую сигару и выбежал на крыльцо. Он сдерживал раздражение, собираясь в разговоре с капралом быть строгим, но выдержанным, как всегда. На перекрестке стоял патрульный. Плоский штык поблескивал сурово в грозно. Шульц спустился с крыльца и прошел вдоль высокого забора. Луна снова выплыла из-за облаков. Патрульный увидел офицера, вытянулся, тверже затопал, меряя шагами перекресток. Шульц удовлетворенно кивнул.