Десант в безвестность - [2]
— Это я уже слышал! — почему-то заволновался Иван Алексеевич. — Но вы попробуйте убедить их родных, жен, детей, которые едут туда каждый год. И я не могу сказать, что они пропали без вести. Не могу! Я дрался вместе с ними. И не моя вина, что я не остался там, с ними, не моя!
— Иван Алексеевич, вы, пожалуйста, не волнуйтесь, — стал успокаивать бывшего моряка Виктор Павлович. — Я вас ни в чем не обвиняю. Вы воевали честно, имеете награды. И я не затем пришел, чтобы ворошить ваше прошлое. Понимаете, у нас есть данные, что в ночь на второе сентября через Ондозеро должны были переправиться двое наших разведчиков из особого подразделения НКВД. Они должны были доставить сведения об оборонительных сооружениях противника, но вернулся только один, другой пропал.
— Я об этом ничего не знаю, — ответил Мочихин. — Перед нами была поставлена задача: разгромить вражеский гарнизон в деревне и освободить военнопленных, находившихся там. Из высокого начальства, конечно, должен был кто-то знать, а мы — рядовые, нам говорят: в атаку — идем в атаку, говорят: залечь и отстреливаться — ложимся и отстреливаемся…
— Вспомните, — перебил его гость, — когда начался бой, не видели ли вы случаем среди десантников девушку в гражданском? Маленькую, сухощавую такую, лет девятнадцати? Или среди убитых, когда вы… Ну, в общем, вы понимаете, о чем я говорю.
— Среди десантников женщин не было, — отрицательно качнул головой Мочихин. — Вы должны знать, что на подобные операции женщин не берут — это морской закон. Раненых мы перевязывали сами. Да и санитары у нас были мужчины. А она что, была в лагере военнопленных?
Незнакомец внимательно посмотрел на Мочихина. И в этом взгляде бывший моряк уловил что-то жесткое, недовольное. Этот взгляд укорял: «Ты же воевал в разведке. Будто не понимаешь?!» Но у Мочихина давно выработалось инстинктивное противодействие, неприязнь к напористым собеседникам вроде этого, и в такой момент Иван Алексеевич нервничал и ничего не мог с собой поделать: ему все время казалось, что требуемые от него воспоминания — не просто разговор, а вежливый допрос.
Мочихин встал, прошелся взад-вперед.
— Скажите, Виктор Павлович, только прямо. Ведь у вас, когда шли ко мне, наверняка в голове мелькнуло: почему, мол, этот матрос остался живой, а все остальные — погибли?
— Да что вы, Иван Алексеевич! — укоризненно поднял на него глаза гость. — Как можно!
— Можно, можно! Тогда, в сорок втором, меня без всяких там этих «можно» спросили: «Почему? Почему ты, старшина Мочихин, остался живым, а все погибли?»
— Тогда время было иное…
— И еще спросили: а почему, мол, ты, старшина Мочихин, ранен в руки, а не в какое-нибудь другое место?! Почему, почему, почему?!
— Я вас понимаю, — проговорил Виктор Павлович, — на подобные вопросы тогда отвечать было нелегко.
— Нелегко? Не то слово! — воскликнул Мочихин. — Для меня все это звучало примерно так: трус, дезертир! А ранен в руки — самострел, это, знаете, на войне случалось. А один, в ваших летах, так тот додумался даже до того, что враги специально меня отпустили: пусть, мол, плывет с богом назад да расскажет своим, чтобы больше неповадно было нос совать на их берег. И на все эти сумасбродные выдумки я ничем ответить не мог. Попробуй докажи, что все было не так! Кто подтвердит?! И, думаете, для меня, оставшегося в живых, все тогда обошлось? Нет. В разведку, в которой я воевал, вернуться не разрешили. Так, на всякий случай: черт его знает, что было на том берегу, а пойдет в разведку, возьмет да еще сбежит. Мне, тогда двадцатидвухлетнему балбесу, и в голову подобное прийти не могло! Думал: хоть бы добраться как-нибудь до своих — тогда и об остальных знать будут, что не зря жизни свои положили. А они до сих пор — без вести пропавшие!
— Иван Алексеевич, прошу вас, не надо. Я же не спрашиваю, почему вы остались жить, а они погибли. Судьба подарила вам жизнь — ну и слава богу!
Меня интересует только девушка — небольшого роста, худощавая, лет девятнадцати, в гражданской одежде. Она вместе со своим товарищем ушла в тыл врага и больше не вернулась. Второй, который добрался, рассказал, что они вышли к условленному месту на полчаса позже, когда десант уже атаковал финский гарнизон. И вдруг они наткнулись на большую группу вражеских солдат из пограничной охраны. У тех были собаки. Чтобы не подвергаться риску, решили разделиться… И вот она не вернулась.
— Проклятая война! Не жалела никого! — проговорил Мочихин. — В нашей группе был сержант Федор Чернов. Он, как вы понимаете, тоже погиб в Ондозере. У него была девушка, звали, кажется, Надя. Познакомился он с ней в Сегеже, когда нас перебросили туда с передовой на усиление… Где-то в марте-апреле месяце. Встретил он ее у складов — нам выдавали новое обмундирование, и все — влюбился парень, как говорится, по уши. А военная любовь — она особая. Девушка тоже была маленькая, худенькая. Я ее раз и видел, а в память врезалась на всю жизнь. У Феди только и разговоры были о ней. Потом, месяца за два до операции, он как-то сник. Все, знаете, спрашивают: как, мол, дела на любовном фронте, а он лишь отмахивался. Хотя мне как-то сказал, что она ушла за линию фронта. Я тогда еще подшутил над ним: все они, говорю, уходят за линию фронта, когда встретят чином повыше нашего брата — офицера, особенно из интендантов. Но он сказал, что это правда.
В книге собраны воспоминания жителей города Луганска о военных событиях лета 2014 года В ней отображены реальные события, реальные чувства и судьбы людей, переживших общую беду в Луганске и за его пределами.
Маленькие невыдуманные рассказы о бойцах Ленинградского фронта, написанные и опубликованные в 1943 году в блокадном городе.
В этом очерке рассказывается о командире легендарного бронепоезда, защищавшего вместе с другими частями 3-й армии Урал от белогвардейцев, — Иване Деменеве. Рабочий парень со станции Усольской, он получил революционное воспитание в среде петроградского пролетариата, а затем, вернувшись в родные края, стал одним из организаторов рабочих добровольческих отрядов, которые явились костяком 3-й армии. Героическим подвигом прославил себя экипаж бронепоезда. Очерк написан на основании немногих сохранившихся документов и, главным образом, на основании воспоминаний участников событий: А.
"Эта книга — про Аркадия Петровича на войне. А называется она так — «Партизанской тропой Гайдара» — потому, что шел я по его следам. Шел, как бывший мальчишка, шел, как бывший тимуровец, шел по отзвукам полузабытых легенд, чтобы знать, как все было на самом деле. Мне довелось побывать в Лепляве и Озерище, Хоцках и Калеберде, Гельмязеве и Калениках, на Германовом хуторе и хуторе Малинивщина. Названия этих сел можно отыскать только на очень подробной карте, но они будут часто встречаться в книге. Довелось мне летать и ездить в Канев и Киев, Золотоношу и Черкассы, Гайсин и Львов, в Ленинград и в далекий Уяр Красноярского края. И это были тоже тропы Гайдара, потому что я искал и находил боевых его товарищей и еще потому, что след остается не только на земле,—он остается в памяти, он остается в сердце.
Созданный на территории оккупированной Сербии Русский охранный корпус Вермахта до сих пор остается малоизученной страницей истории Второй мировой войны на Балканском театре. Несмотря на то, что он являлся уникальным прецедентом создания властями Германии обособленного формирования из русских эмигрантов, российские и зарубежные историки уделяют крайне мало внимания данной теме. Книга Андрея Самцевича является первым отечественным исследованием, рассматривающим данный вопрос. В ней, на основе ранее неизвестных документов, подробно рассмотрены обстоятельства развертывания и комплектования формирования на различных этапах его истории, ведения им боевых действий против повстанцев и регулярных вооруженных сил противников Германии на территории Сербии и Хорватии и проведения его военнослужащими многочисленных карательных акций в отношении местного населения.
Повесть «Лётчица, или Открытие молчавшей легенды» о том, как в 1944 г. в сумятице немецкого отступления встретились советская летчица Люба и немецкий ефрейтор «рыжий увалень» Бенно Хельригель. Щемящая, пронзительная история военной встречи продолжается спустя почти тридцать лет в Москве, куда Бенно приезжает на похороны Любы.