Дермафория - [51]

— Не надо. Не хочу шутить на эту тему. Чувство юмора пропало. До свидания, Эрик.

Допиваю виски и набираю номер Энслингера. Время уже позднее, так что попадаю на его голосовую почту.

— Хотите верьте, хотите нет, но меня прокатили, — говорю я. — У меня был напарник, Отто. Фамилии не знаю. Он меня с ними и свел. Крутился рядом, а потом подмел все и слинял. Сомневаюсь, что вам это поможет, да и дело уже вас не касается, но если когда-нибудь возьмете Отто, я подпишу или скажу все, что вам понадобится, чтобы его закопать.

Глава 26

Так бывает, когда просыпаешься после долгого запоя: видишь собственную блевотину в туалете, одежду, про которую уже забыл, что она у тебя есть, Бог знает откуда взявшуюся кровь на рубашке и полный разгром, тобою же и учиненный по неведомой причине. Вхожу в номер. В нос бьет смесь запахов, в которой моя вонь перекрывает гнилостную вонь, оставшуюся от прежних обитателей, а в воздухе висит такой едкий аромат борной кислоты, словно здесь взорвался огнетушитель. Тогда все это имело смысл. Теперь я вижу стены с коллажем из дохлых насекомых, диаграммами и конспирологическими теориями, окна с забитыми салфетками щелями, стальную вату за плинтусами и кровать с потным отпечатком моего тела на покрывале, как будто оно послужило погребальной плащаницей. К обоям прилеплены испещренные рисунками и соединенные шнурками обрывки картона. На них наброски схем расположения следящих устройств, чипов и скрытых микрофонов.

Отсюда надо убираться. Они это знают. В реабилитационной группе, что собирается в подвале, появились двое новеньких. Оба качки и носят рабочие ботинки. Объяснили, что дошли до ручки, вот судья и направил их сюда. Каждый из них в отдельности здоровее целого этажа привычных жильцов «Огненной птицы». Еще один малый проверяет водопровод и канализацию. То и дело бегает зачем-то к своему фургончику, но при этом руки у него чистые, а штаны сухие. Ходит, постукивает по трубам ключом, однако ничего не чинит. На ключе должны были бы остаться следы окалины, а у этого мастера он чистый — понятно, для реквизита.

— Эй, послушайте, — встречает меня смотритель. Ведет он себя донельзя дружелюбно, что может означать только одно: его прижали. — Тут вам кое-что оставили. — Протягивает мне конверт.

Странное дело, если бы я ничего не заметил, то преспокойно отправился бы навестить Стеклянную Стриптизершу, но я не могу не знать то, что знаю. Стоит только выйти, переступить порог, и мне конец — схватят, наденут браслеты. Голос шепчет: «Прыгай». Нет, уже не шепчет, а кричит. Достаю карты, раскладываю на столе. И тут же, словно только того и ждали, стук в дверь. Я спокоен. Стук мне знаком.

— Как мило, что заглянули. Проходите, джентльмены.

Джек и Дылда проходят и останавливаются, как будто ждут, что кто-то возьмет у них шляпы и пальто и предложит бренди.

— Добрый день, сэр, — говорит Джек, как всегда, с пугающей сердечностью. — Вижу, вы нашли себе занятие. Судя по костюму, суд уже начался. — Суд действительно начался и даже приближается к концу, как самолет к горе. — Дела, как я понимаю, обстоят не очень хорошо.

— Джек, я сегодня не в настроении. Что вам нужно? Или просто зашли сказать, что предупреждали?

— Я бы сказал, что сыпать соль на раны у вас и без меня получается.

— Вроде того.

Дылда изучает мои диаграммы, рассматривает препарированных тараканов и делает пометки в черной записной книжечке, которую носит на шее. В ушах у него неизменные наушники.

— Долго еще?

— Не знаю. Может, решение объявят завтра, а может, протянут еще неделю. Слишком много улик. Вердикт, думаю, вопросов не вызывает.

— Вас это, кажется, не очень беспокоит. — Джек качает головой и смотрит на меня как человек, успокаивающий обиженного ребенка.

— Не очень.

— Вы виновны?

Сначала я думаю, что Джек пытается выманить из меня что-то, тогда как Дылда ищет улики. Но, поразмыслив, я понимаю, что ошибался, потому что мое признание никому не нужно. Джек просто читает мои мысли.

— Я чист, если вас это интересует, — говорит он.

— Дело не в этом. Виновен или нет, не важно, — отвечаю я и тут же неожиданно для себя добавляю: — Да, виновен. — Облегчения не наступает. Я не чувствую, чтобы кто-то снял с моих плеч какой-то груз. Словно признался в убийстве Белоснежки. — Мне казалось, я вспомнил, в чем виноват, но нет, не вспомнил.

— На Дезире не всегда можно положиться.

— Пожалуйста… — Реальность догонит сама по себе, так что я хочу только одного: еще немного посмаковать иллюзию, в которой есть ты. — Знаете, в детстве я проводил много времени с отцом. Благодаря ему я узнал, как работает вселенная. Но они с мамой верили в Бога, а эти вещи не… — замолкаю, не зная, что сказать. Я уже не уверен, что мама и отец, те, которых я помню, реальные люди. Замечаю, что все еще держу конверт. Вскрываю. — То, что я узнал о Боге, не совпадало с тем, чему учила наука. И я пришел к выводу, что единственное место, где эти две идеи соприкасаются — химия. Бог и наука встречаются в мозгу.

— Что ж, теперь понятно, за что вас судят.

— Да, наверно. Только теперь я даже не помню, как пришел к такому заключению и занимался ли вообще чем-то с отцом. Он вроде бы умер, когда я был еще ребенком, но это не точно. Еще мне кажется, что меня ударила молния, и это тоже не точно. — Я толкую с живым мертвецом, покрытым язвами и струпьями и разговаривающим как компьютер-убийца из какого-то фильма о космосе, и его полупрозрачным, немым, худым как палка и повернутым на джазе приятелем. — Зачем я все это вам рассказываю?