Деревянный хлеб - [8]

— Да в твое время и карточек не было, — рассмеялась мать.

— Не было?.. А после Гражданской!

— Хватит! — прикрикнула Юркина мать. И кивнула ребятам: — Зовите бродягу. И сами — по домам! Ваши тоже волнуются.

Витька и Санька вышли во двор.

— Иди, бродяга, — громко сказал Коршун. Юрка появился из-за дерева и неуверенно направился к двери.

— Никто даже спасибо не сказал, — деланно сокрушался Витька. — Воспитаньице.

Утром Юрка бодро пожаловался друзьям:

— Обманщики! Все же отец успел меня ремнем огреть, два раза!

Санька удивился тому, что ответил Коршун.

— Я тебе на всю катушку бы выдал! Сам его довел!

И еще он заявил:

— Карточки Пожарину больше не давайте.

Они согласились: ведь не скоро придется. Легко обещать то, что пока далеко, что будет только когда-то…

Что сказал Коршун

Промчались уже две недели каникул, когда Витька зазвал их вечером в разрушенный собор и сказал:

— Так и быть, беру вас в свою бригаду…

— Развалины расчищать? — сострил Юрка.

— БУСПИН, — таинственно, по буквам, произнес Коршун.

— Согласен! — выпалил Санька.

— На что? — хмыкнул Витька.

— Ага, — кивнул Юрка. — На что?

— На все, — отрезал Санька. — Я на все согласен.

— А ты? — спросил Витька Юрку.

— Смотря на что, — уклончиво ответил Юрка. — Воровать я не согласен.

— Значит, и ты согласен, — убежденно сказал Витька.

— Нет-нет! — испугался Юрка. — Я — нет!

— Уже согласился, — добродушно сказал Витька. — Я так и думал. БУСПИН!

— Бригада… уркаганов… своих… парней… и… на… них? — запинаясь, догадался Юрка.

— На кого — на них? — разъярился Витька Коршун. — У меня одно «Н»!.. А что «на них» — это уж верно, и «свои парни» — тоже верно, и «бригада» — верняк! Только не уркаганов. БУСПИН! — повторил он. — Бригада уничтожения спекулянтов, паразитов и негодяев! Согласны?

— Согласны… — выдохнули пораженные Санька и Юрка в один голос.

— Дзенькуе бардзо, панове, — потряс им руки Коршун. — А я уже думал…

— Я еще вперед него был согласен, — поспешил сказать Санька, — когда еще не знал!

— Три ха-ха, — и Юрка рассмеялся с какой-то дрожью в голосе. — Ну, БУСПИН, а с кем? И как?

— А так! — сказал Витька Коршун. — Завтра идем за порохом. А с кем… я знаю с кем. И вы узнаете.

За порохом

Они шли на дальнюю вырубку, в лес, что начинался за разрушенным СХИ — сельскохозяйственным институтом, и Юрка всю дорогу допытывался у Витьки Коршуна: зачем им порох? И против кого применять: фамилия, где живет, чем занимается? Как следователь!

— Сначала порох, потом фамилия, — не сдавался Витька. — Трусишь?

— Трушу. Но когда я трушу, я обязательно делаю. Значит, я смелый. В книгах почитай! Пожарина подорвем? — неожиданно спросил он.

— Подорвем. Только для начала не Пожарина. А можно и его, сделаем бомбочку, кинем ночью в форточку и, пшепрашем пана, просим товарища — ку-ку! — на небо крылышками.

Ребята враз остановились.

— Может, не надо, — робко промямлил Санька. — У него там еще мать и дядька. Не надо, Вить, а?

— С ума сошли! — разъярился Коршун. — Этого он еще не заслужил. Мелкая тварь.

— Мелкая-то мелкая, — немного успокоился Юрка. — А сам перед ним дрожишь, как перед большой.

— Я от злости дрожу, — спокойно ответил Витька. — Я не его боюсь, а за себя боюсь. Вот схватил бы его тогда на бугре за ноги и вниз — он бы шею сломал, а я куда? В малолетнюю колонию? Охота мне из-за какого-то… Уж лучше что-нибудь придумаю… — последнее он сказал очень уверенно. — Я хочу ему такое выдумать, чтоб он на всю жизнь запомнил! А так пусть живет, верно?

— Да, пусть себе живет, — великодушно согласился Санька.

— Пусть, — разрешил Юрка.

Так они подарили жизнь Пожарину, но оставили за собой святое право мести.

Показались руины СХИ — тихо было здесь, лишь тараторили незримые кузнечики в пыльных зарослях сорняка. Из обрубков дубов торчали осколки, их уже затягивало наростами, более светлыми, чем стволы.

Развалинам не было конца, раньше СХИ занимал несколько кварталов — целый городок: разные факультеты, общежития, столовые, бани.

А вот бани уцелели, окна были наполовину заложены кирпичом — не хватило стекла, по стенам петляли кружева причудливых сырых пятен, из трубы валил дым. На пороге стоял голый человек с полотенцем на бедрах, обмахиваясь березовым веником, как веером, и жадно дышал, от него валил пар.

За банями стоял лес, изрытый воронками и укрытиями для орудий и танков, одиночными стрелковыми ячейками, изломанными окопами и ходами сообщения. Окопы успешно зарастали травой.

По лесу шла неторопливая дорога с глубокими глинистыми колеями, глина была твердая, сухие комочки хрустели под ногами, как семечки. У дороги, в папоротнике, валялась каска с темной влагой на самом донышке. Когда-то она была почти полна водой: ярко-желтый на ржавчине круг показывал ее прежний уровень. Из нее выпрыгнула лягушка и замерла, готовая драпать без оглядки в любое мгновение.

За каской шумел родничок. Уже по одному его зябкому журчанию было видно, что вода очень холодная. Хлебнув глоток, Санька сразу почувствовал во рту все зубы, как будто их раньше не было вовсе.

Дорога вывела на обширную вырубку. Здесь когда-то стояла немецкая батарея. Тут прежде было много чего подходящего, даже и после войны: снаряды, динамитные шашки, патроны. Потом все вывезли, прошлись с миноискателями, сосны спилили на телеграфные столбы и густо засадили вырубку крохотными саженцами елочек, плечом к плечу. Вырвешь елочку, как репку, а там под корнями порох: длинные или короткие коричневые трубочки, похожие на макаронины.