Деревянные пятачки - [63]

Старик сматывал донки и бурчал, ругая и себя, и погоду, и рыбу, не пришедшую к берегу, и не глядел по сторонам, настолько был зол на весь мир и на каждого, кто попался бы ему на глаза. Да уж такая у него была раздражительная натура, и он ничего не мог с ней поделать, да и не хотел ничего делать. В семьдесят шесть лет не переделаешь себя, крючок тебе в дыхало!

Он еще больше раздражился оттого, что одна из донок зацепила за камень — наверно, попала в расщелину, и теперь никак ее не вытащить, а рвать не хотелось. И старик стал несильно подергивать, в надежде как-нибудь освободить груз и десяток крючков, привязанных к нему, хотя по горькому опыту знал, вряд ли удастся отцепить. И все же несильно подергивал то в одну, то в другую сторону, то подымал руку с жилкой, то опускал до гальки, которой было усыпано все побережье.

А солнце меж тем быстро оседало в узкую мглистую полосу, заливая небо малиновыми разводами. И как только скрылось, так сразу же краски стали гаснуть, и начало темнеть. И потемнела вода. И на землечерпалке зажглись огни. И тогда, все еще надеясь, но почти и не надеясь, он с силой дернул жилку и, как и следовало ожидать, оборвал ее, оставив и груз и десяток крючков в море. «А мать твою в душу! — выругался старик и чуть не прибил подвернувшегося мальчишку — вечно они суют свой нос в чужой мешок и не вовремя спрашивают об улове. — У, только попадись мне еще!..»

Смотав все донки и уложив их в черную сумку, связав в пучок бамбуковые удильники, старик медленно пошел по галечному берегу к каменной лестнице, не переставая ругать и себя, и всю дурацкую затею с рыбалкой, и притихшее море. Он то спотыкался, то поскальзывался на расползавшихся под ногами камнях и от этого приходил в еще большее раздражение.

Выйдя на автостраду, он поглядел налево, потом направо и, убедившись, что вблизи машин не было, поспешно перешел на другую сторону шоссе и стал подыматься по узкому проходу к железной дороге. Его дом находился по ту сторону полотна, шагах в десяти, не более. И днем и ночью он содрогался от проходивших поездов. Но за полтора десятка годов, что прожил здесь, старик уже привык к этим грохочущим звукам и порой даже не замечал их. По крайней мере они не мешали ему спать.

Как при выходе на автостраду, так и тут старик сначала поглядел налево — нет ли поезда, потом направо... Быстро нарастая белыми огнями, грохоча, мчался к нему товарняк. Старик по звуку всегда мог безошибочно определить, какой идет состав. Можно бы, конечно, успеть перейти на другую сторону полотна, но он решил пропустить поезд.

А когда поезд прошел, то старик оказался искромсанным в луже крови, с выпученными глазами.

Это было в девятнадцать часов тридцать две минуты.

В милиции об этом стало известно через пятнадцать минут.

В двадцать часов пять минут труп старика был осмотрен и убран. В это же время было открыто движение следующим поездам.

После этого началось расследование.

Личность погибшего опознали сразу. Этого старика в Курортном поселке не знали только новорожденные младенцы. Поэтому милицейский следователь записал имя, отчество и фамилию погибшего. Иван Федорович Прокусов. Записал возраст. Адрес. И прочие анкетные данные. Одновременно следователь послал запрос на ближайшую крупную станцию, чтобы там сняли показания с машиниста электровоза, под который попал И. Ф. Прокусов.

В то время как врач исследовал останки погибшего, дежурный транспортной милиции ближайшей крупной станции сообщил, что машинист, проезжая Курортным поселком, видел вблизи полотна двоих, один замахивался на другого. Разобрать их лица или определить возраст не мог, было темно, и к тому же поезд шел на большой скорости. Кроме того, дежурный еще сообщил о том, что при осмотре поезда обнаружена кровь на оси и колесах восьмого вагона.

«Следовательно, — было записано в акте, — есть подозрение на убийство. Так как:

1. Было два человека, из которых один погиб, а другой исчез. Если бы он никакой вины за собой не чувствовал, то пришел бы и заявил в милицию о происшествии.

2. Никаких оснований предполагать самоубийство нет, ибо погибший отличался хотя и сварливым, но вполне уравновешенным характером.

Медицинская экспертиза гласила — признаков алкоголя в организме погибшего нет».

Чтобы поберечь больную жену погибшего, было решено о трагической гибели мужа ей не говорить. Но эта наивная уловка ни к чему не привела. Ксения Павловна чем ближе к ночи, тем все настойчивее стала спрашивать, где ее муж, стала звать его. Ее всячески успокаивала дочь, даже придумала, что якобы он упал, повредил ногу и теперь в больнице, но завтра выйдет, и чтобы она не волновалась. Но больную оказалось не так-то просто обмануть. Она стала кричать, что его убили. Это слышали соседи. Это стало известно. следователю и было занесено в протокол. О чем он сожалел, так это о том, что не смог побеседовать с больной женой погибшего — к утру ей стало плохо, и вечером она скончалась.

При дальнейшем расследовании в протоколе было записано, что у Ксении Павловны была дочь от первого брака — Нина Георгиевна, замужняя, работавшая подавальщицей в одном из санаториев. Муж ее — строитель, человек несколько мрачноватый, но репутации незапятнанной. При опросе соседки Княжевой выяснилось, что дочь умершей Нина Георгиевна не раз заводила разговор с матерью о том, чтобы та завещала свой дом ей, ее родной дочери, так как у старика был сын, тоже от первого брака, живший где-то на Урале, и что после смерти хозяйки, то есть Ксении Павловны, и старика он мог бы дом унаследовать, что было бы несправедливо по отношению к родной дочери и родным внучатам. Соседка Княжева была из той породы людей, которым было предназначено стать лицедеями на сцене, но что-то помешало или не допустило, и они остались лицедеями только в жизни.