Деревянные пятачки - [20]

Режиссер приехал ночью, когда Катюша крепко спала. Во сне ей виделись яркие снега, острые пики, и она то подымалась, то спускалась с них, и два или три раза пробовала летать. Проснулась, когда солнце вылезло из-за гор и осветило ее лицо. Она засмеялась, сладко потянулась под согретым одеялом и, закинув руки за голову, полежала несколько минут, наслаждаясь солнцем, своей, только ей принадлежащей комнатой и тем светлым и спокойным состоянием души, когда все чудесно!

Что ж, ее можно было понять, — такое бывает не каждый день. И если оно пришло, то почему бы и не продлить наслаждение.

Как гром, раздался в тишине стук в ее дверь.

— Да-да, я сейчас! — встревоженно отозвалась Катя и стала торопливо одеваться. Но ведь надо же еще причесать волосы, чуть-чуть тронуть карандашом ресницы, а губы помадой... Боже мой, она проспала! Да-да, проспала!

Когда она спустилась в ресторан, там никого не было, — все уже успели позавтракать, и только за одним, самым дальним, столиком сидел ее режиссер. Робея, она подошла к нему.

— Здравствуйте, Леонид Владимирович. — И нет на щеках ямочек, потому что улыбаться совсем ни к чему. Стыд! Ужас! Проспала.

Но режиссер был приветлив. В фиолетовой куртке с молниями, он курил трубку и с удовольствием оглядывал Катюшу, ее удлиненные тушью глаза, в меру тронутые самой модной помадой тугие губы.

— Это я постучал, — сказал он.

— Извините, я не знала, что так рано встают...

— Иначе нельзя. Съемки далеко, больше часа езды.

— А где же все? — окидывая пустой зал встревоженным взглядом, спросила Катя. — Неужели уехали?

— Ровно в семь.

— А как же я?

— Мы поедем в «газике».

— Ой, мне так неудобно...

— Ерунда! Я вот заказал «чижи-пыжи».

— А что это?

— Попробуй.

На горячей сковородке была яичница с мелкими кусочками жареного мяса.

— Вкусно, — сказала Катя.

— Это здесь единственное без перца. Ты не торопись, мы успеем.

— А где съемки?

— В горах. Тебе надо потеплее одеться. Возьми в кладовой валенки, полушубок и шапку.

— Там будет так холодно?

— Да. Мы будем в снегах.

И вот она в снегах, в тех самых, которые торжественно и строго лежали на вершинах, жесткие, спрессованные вечным холодом, и в руках у нее дощечка и планка, и на дощечке четко номер очередного кадра.

Начали! — подал команду режиссер.

И тут же Катя хлопнула планкой о дощечку, — вот откуда «хлопушечка», — и с горы в ту же минуту сорвался лыжник, и оператор включил кинокамеру и стал его снимать. И сразу же второй оператор стал снимать другого лыжника, мчащегося по крутому склону. Сначала они были маленькие-маленькие и, казалось, мчались по прямой, но чем становились ближе, тем яснее было видно, как они обходили острые выступы скал, наклоняя тело то в одну, то в другую сторону, и как это было рискованно, и Катя следила за ними, и вскрикнула, когда один из них, мелькая лыжами, покатился, вздымая телом целую тучу снежной пыли. И тут его настиг второй лыжник. Она думала, что первый упал нечаянно, но оказалось, что так и надо. Это были трюкачи-дублеры. Настоящие же актеры грелись у костра, потому что далеко не каждый актер может стоять на лыжах. Да и незачем рисковать его жизнью, когда есть слаломисты — мастера спорта.

Потом Катя еще хлопала планкой о дощечку, потому что снимали дубль, потом еще, когда уже снимали актеров крупным планом, потом опять трюкачей. Все это было очень интересно, и она не заметила, как снега стали розовыми и потянуло вечерним холодом. И тут операторы закричали пиротехнику, чтобы он зажег шашку, и пиротехник зажег, и по снежному склону потек волнами дым. В фильме из него должна была получиться поземка. На этом съемочный день кончился.

— Зайдешь ко мне после ужина, — сказал режиссер Кате, садясь в «газик».

— Хорошо, — ответила Катя, не понимая, почему он так строго сказал ей, и пошла к автобусу.

После ужина она пришла к нему. Он был в легкой цветастой бобочке, свежепобритый, но морщины привычно и грубо рубили его чуть одутловатое, серое лицо.

— Проходи, проходи, — приветливо сказал он и усадил ее за круглый столик, на котором были вино и фрукты. — Ну как, понравилось тебе сегодня?

— Да, — улыбнулась Катя, и в придачу две ямочки и густота лесных ресниц.

— Ну, если понравилось, тогда надо это отметить. Как-никак твой первый съемочный день. Я рад, что тебе понравилось! Пьем!

Катя, стесняясь, взяла рюмку и чуть отпила.

— Нет-нет, всю, всю, до дна! — весело закричал Леонид Владимирович. — Вот так надо! — и показал, как надо, опрокинув рюмку в широко раскрытый рот. — Ну! — И это прозвучало как требование.

— Я так не могу...

— Ну, не так, но надо.

— Зачем?

— То есть как — зачем? Ты какие-то странные задаешь вопросы. Тебе сколько лет?

— Девятнадцать.

— Ну вот, больше чем совершеннолетняя. Ну-ну! — поощрительно улыбнулся он.

— Если вы так настаиваете...

И Катя выпила. Неудобно же обижать человека, который для нее сделал так много хорошего.

— Вот и молодец! — весело сказал он. — А теперь надо непременно попробовать сухого. Я пью только гурджаани, это вино настоящее. Ну-ка! — Он протянул ей полный фужер вина. Оно золотилось в свете настенного плафона. — Такое вино сразу не пьют, его смакуют глоточками. Но в конечном счете выпить его надо до дна.