Деревянные башмаки - [30]

— А ну-ка покажи мне эти часы, — попросил Игнатас.

— Так ведь я их у Пра́наса Бумбли́са на батарейку выменял.

— Завтра утром сходишь и заберешь назад, — в голосе Игнатаса послышались суровые нотки.

— Не понимаю, зачем вам эти часы понадобились? — сказал я.

— Принесешь и положишь на место.

— На какое еще место?

— Только не ври! Только не ври! — вмешалась тетя. — Бог все видит.

— Еще раз повторяю, — постучал Игнатас костяшками пальцев о стол, — чтобы завтра же сходил и принес.

— Да как же я принесу, ведь Праню́кас за три червонца эти часы кому-то загнал.

— Вор! — выкрикнула вдруг бабуня. — А цепку от часов куда девал? Самописец куда дел? Пастухам сплавил?!

Вы, пожалуй, и не догадаетесь, о чем это она: цепкой она называла цепочку, а авторучку — самописцем.

— Да у меня в жизни не было никакой цепки и никакого самописца. И вообще, чего вы все на меня взъелись? Никаких часов я тоже у вас не брал.

— Ах, не брал!.. Еще отбрехивается, гаденыш!.. — от бешенства бабуня вся тряслась и в выражениях не стеснялась. — И в кого ты такой уродился, дармоед проклятый! В доме ничего положить нельзя. На́, подавись, только не смей больше воровать, слышишь! — и она швырнула в меня каким-то узелком.

По глинобитному полу рассыпались старинные серебряные монеты, флакончики, очки тут же разбились, а у машинки для волос отломалась ручка… Да, это был тот самый мешок, который я обнаружил, когда прятал орехи. Из выкриков старухи и допроса, который учинил мне Игнатас, стало ясно, что из злополучной торбы пропали карманные часы с цепочкой и авторучка, которых я в тот раз и в глаза не видел.

— Не крал я, не трогал! — кричал, божился, клялся я. — Да я же из выручки на базаре ни копейки не утаиваю, а вы!..

— Кто тебя знает, может, и утаиваешь, тьфу, тьфу…

— Не верится что-то, — попыталась вступиться за меня тетя. — Ведь раньше у нас безделицы малой не пропадало.

— Так то раньше, а нынче он вон какой растет, совсем от рук отбился! — заорала старуха. — Кому еще у нас красть? Чужому не с руки. Как сейчас помню: сложила я всё в кучку, завернула и двойным узлом завязала. Чтоб знак какой-то приметный был. А сегодня вынимаю — узлом собачьим стянуто. Я сразу смекнула: не иначе этот пакостник тут рыскал. Развязала — того нет, этого нет…

— Лучше по-хорошему признавайся: трогал мешок? — вперился в меня дядя и в ожидании ответа даже лампу слегка накренил.

— Да, трогал, — признался я, — только ничего оттуда не брал. Хоть режьте, не брал, и все тут.

А бабуне этого только и нужно было. Раз я мешок нашел, развязал, значит, нечего и сомневаться — украл.

— Только и знает, что над книгами корпеть, тьфу, тьфу, и докорпелся на нашу голову! Сколько я вам долбила: нечего пастуху волю давать… Нет, чтобы прислушаться к святым словам. А теперь извольте радоваться, тьфу, тьфу…

Старуха выдохлась, Игнатасу тоже надоело вести следствие, все мы устали, я расплакался, уткнувшись лицом в ладони, и тогда тетя, зевнув, дернула дядю за рукав:

— Хватит на сегодня. Давайте-ка помолимся. И ты молись, — обратилась она ко мне. Проси, чтобы всевышний осенил тебя своей благодатью.

Все смолкли и разбрелись вдоль стен, чтобы помолиться.

Только я продолжал всхлипывать в своем углу, потому что мне не верили. Как мне их убедить, ну как?..

А вон и Тельшяй виднеется. Кончилась дорога, подходит к концу и моя история.

Целую зиму бабуня меня поедом ела, как короед дерево. Бывало, заглянет кто-нибудь из соседей по делу, а старуха и заводит издалека:

— У вас еще ничего не пропало?

— Нет, а что?

— А у нас прямо беда, тьфу, тьфу… — косится старая на меня. — Двуногий хорек в доме объявился.

— Ну так хватайте — и в мешок его…

— Поймать-то поймали, да что с того, тьфу, тьфу… Смотрите, как бы у вас чего не спер…

Не выдержав, я выскакивал из дому и впрямь как хорек из огня… Забирался в сарай или хлев и, уткнувшись в стену, давал волю слезам. Теперь я боялся людям на глаза показаться. А дядя даже на базар перестал одного отпускать. Нехотя, с кряхтением отправлялся сам, а когда деньги подсчитывал, недоуменно покачивал головой: я-то ему частенько побольше привозил.

Но особенно больно мне было оттого, что я не решался пойти к своему учителю. Школьный сторож пришел к Игнатасу за клумпами, а старуха ему все и выложила.

Порой такая тоска наваливалась, что я подумал даже: вот возьму и в самом деле начну воровать! Все равно меня вором считают. Да, но что воровать? И куда потом деть украденное? Сейчас хоть совесть чиста. К тому же ведь должен когда-нибудь отыскаться настоящий воришка. Раз я не брал, а часы там были, значит, кто-то должен был их украсть. Но кто?

В прошлое воскресенье Игнатас и бабуня стали собираться с утра пораньше в костел. К исповеди, значит. Запряг я им лошадь, возвращаюсь и слышу: старуха зовет меня к себе в комнату.

— Нужно что-нибудь? — спросил я, войдя.

А старуха уже обмотаться успела, сверху большущий платок повязала, стоит и отчего-то беспокойно покашливает да плюется.

— Нашлись часы-то, — наконец нехотя заговорила она. — Пропажу в сундуке и нашла. Ты уж не серчай на меня. На вот тебе… тьфу, тьфу, тьфу, бери… — и она протянула мне кусочек мыла величиной со спичечный коробок.