Дерево с глубокими корнями: корейская литература - [51]

И у меня, так часто повторявшей, что «несчастье — жить»,

Слезами он застлал глаза.

Не потому ли, что тогда рвалась на волю я из скорлупы?

Ах, как же грустно

В безденежье искать нам средства на леченье

Разбитого параличом отца!

И так же, как и мы, белок с желтком,

Ведут ли диспут об отчаяньи?

В любое время года холодильник

Откроешь потихоньку, а оттуда

Как будто бы яиц холодных раздается

Шепот:

«Мам, обними меня»! Но в теплые объятья

Наседки-мамы так и не попали эти яйца.

И дешево распродавали их.

Подобно им, и у меня, оставшейся без документов,

Надежда постепенно ослабела,

Но и отчаянье зато как будто бы смиренней стало.

Сеульская хандра 1

Шопену тяжело от бытности Шопеном, и потому он

                                            голову склоняет.

Жорж Санд же тяжело от бытности Жорж Санд,

Вот потому она и голову склоняет.

Больному тяжело от бытности больным,

А вору — бытность воровская тяжела,

Рабочему — от бытности рабочей тяжко,

Врачу — от бытности врачом, и потому они и голову склоняют.

Отцу — от бытности отцовской тяжело,

От материнской — матери,

А дочери — быть дочерью непросто, вот потому они

                              и головы склоняют.

Подсолнуху — подсолнухом быть тяжело,

И традесканции собою быть непросто,

Ромашке — быть ромашкой,

И астрагалу тяжело быть астрагалом,

А канне — бытность канной тяжела, вот потому они и

                                          голову склоняют.

О, как же тяжко!

Как тяжко жить под именем своим!

Свое прошенье посылаю я и свету лунному, и

                                        солнечному свету.

И мне не по душе —

Перед своей душой склоняя голову, идти по жизни.

Чон Хосын

Песнь расставания

Уходишь ты…

Но если ты со мной еще побудешь,

То после твоего ухода мне

Любить тебя еще не будет поздно.

Туда, куда уходишь ты,

Пусть первым я уйду…

Пошлю зари вечерней переливы

На удаляющийся образ.

И запахну полы одежды, и во тьме,

Когда погаснет свет в домах вокруг,

Я поднимусь и буду петь тебе,

И превращусь в сияющие звезды.

Уходишь ты…

Но если ты со мной еще побудешь,

То после твоего ухода мне

Любить тебя еще не будет поздно.

Нарциссу

Не плачь!

Ты — человек, и ты подвержен одиночеству.

Жизнь означает муки одиночества.

Когда не позвонили, ты звонка не жди.

Идет ли снег — дорогой снежной ты иди,

Идет ли дождь — в дождя потоках ты иди.

А в камышах бекас сидит и, притаившись, за тобой

                                                следит.

И даже Бог порой роняет слезы от одиночества.

И птицы на ветвях сидят — от одиночества,

И ты на берегу сидишь — от одиночества.

И тени гор спускаются под вечер в деревни к

                            людям — все от одиночества.

И колокол протяжно льет тоскливый звон — от

одиночества…

Люди, которых я люблю

Я не люблю людей, которые не имеют тени.

Я не люблю людей, которые не любят тени.

Но я люблю людей, что сами стали дерева сенью.

Свет солнца ослепительно ярок — благодаря тени.

И не бывает мир еще прекрасней, чем тогда,

Когда ты под раскидистою сенью

Стоишь и наблюдаешь проблески лучей в листвы движеньи.

Я не люблю людей, которые не источают слезы,

Я не люблю людей, которые не любят слезы,

И радость — радость не вполне, когда она без слез,

Бывает ли когда-нибудь любовь без слез?

И образ человека, сидящего под дерева сенью,

Слезу другому оттирая, —

Собой являет красоты неброской воплощенье…

Из классики XX века Чхэ Мансик В эпоху великого спокойствия. Главы из романа Перевод и вступление Евгении Лачиной

Чхэ Мансик (1902–1950) — известный корейский писатель-сатирик и один из немногих, чье творчество стало классикой по обе стороны тридцать восьмой параллели. В своих произведениях он критически осмысливает острые социальные проблемы окружающей его действительности: нищету крестьянства, жалкое существование городской бедноты и безнадежное положение интеллигенции в период японского колониального господства (1910–1945).

Роман Чхэ Мансика «В эпоху великого спокойствия» увидел свет в 1938 году. Уже в самом названии — скрытая ирония: реальность, в которой оказывается читатель, знакомясь с главными героями, никак нельзя назвать спокойной. В иронической форме, а иногда и с привлечением черного юмора, автор ярко показывает те изменения, которые произошли в традиционном жизненном укладе и в отношении к духовным ценностям корейского общества в этот полный противоречий период корейской истории.

1. наставник Юн возвращается домой

В один из вечеров после Чхусока[24] закатное осеннее солнце было готово вот-вот скрыться за горизонтом. Достопочтенный наставник Юн, слывший богачом в районе Кедон, видимо, отлучался куда-то по делам, и теперь, остановив рикшу у своих ворот, собирался выйти из повозки.

То ли из-за недосыпа прошлой ночью, то ли из-за утренней ссоры с женой, но в этот день у рикши все шло не так. Даже по самой обычной ровной дороге ему было тяжело тянуть свою повозку, а тут пришлось еще и взбираться по крутому подъему в узком переулке, хоть язык высовывай, что уж говорить. И неудивительно, ведь весил пассажир 28 с лишним гванов[25]!

Точный вес наставника Юна перестал быть загадкой позавчера, когда вместе с Чхунсим он отправился на прогулку за перевал Чин, а потом зачем-то влез на весы перед аптекой, что прямо напротив кёнсонского