Дерево даёт плоды - [36]

— Тебе так кажется.

— Мне не кажется, — возразила она неожиданно резко. — Мне вообще очень мало «кажется». Глупцы, пижоны. Твой старик был рабочим?

— Ты же слышала. Памятник ему поставили.

— Удивительно. Мы были вместе — твой старик, твоя тетка, мой старик, я и ты, и ничего об этом не знали.

Я не возразил против этого «вместе», действительно готовый поверить, что так было на самом деле. Припомнился вчерашний ночной разговор, чем‑то он походил на этот, только я не улавливал — чем. Ганка не повторила предложения Катажины даже после моего вопроса, тепло ли ей. Я не знал, что еще сказать. Впрочем, она быстро уснула, мерно похрапывая, и тем самым вызволила меня из затруднительного положения.

Что бы произошло, если бы не ее неожиданное решение позвать милицию. Укокошили бы меня сообща хорошие с плохими — дорожник и его шурин? Вернулись от нотариуса, что‑то там, видимо, настрочили, и, может, только хотели заставить меня пойти им навстречу?

Смелая девушка, ничего не скажешь. И красивая. Хорошо, хорошо, замечательно! Завтра же сведу ее к Шимону, впрочем, и о себе надо позаботиться, «абажурные» деньги кончаются, пора вылезать из норы на свет божий.

Шимон принял нас в огромном кабинете, перегороженном шкафами. Он сидел у окна на балкон, за которым виднелась башня ратуши, аттика Сукенниц, красные стены Мариацкого костела, — словно картина в белой раме. Голуби, облепившие перила, чистили перья и косили глаза — бусинки на окно. Мой отчет ежеминутно прерывался телефонными звонками, Шимон делал какие‑то заметки по — французски, поскольку не умел хорошо писать по — польски, кричал в трубку, которую придерживал подбородком, чтобы руки оставались свободными: — Что, какая забастовка, спятили? Хлеба нет, нет хлеба, я проверял… До чего ж вы непонятный товарищ, хлеба нет. Вы ликвидируете забастовку? Тысяча тонн, надо же! Мы пришлем людей за углем, электричество должно быть, двадцатый век… Это нам известно: начальная школа, два года в партизанах, покоя не дают… ЮНРРА? Ну наконец‑то, выдавайте только по разнарядке. Вот вам формуляры, заполняйте.

Я подсел с Ганкой к круглому столу в коридоре, не сводя глаз с разбитых на рубрики бланков. Девушка, не раздумывая, взялась заполнять их крупными, округлыми буквами и прочерками. Она не испытывала никаких трудностей и сомнений.

— Ведь это документ, анкета для вступающих в партию, — сказал я. — Призадумайся, Ганка. Нельзя же так, тяп — ляп. Шимон меня даже не спросил. Разве так можно?!

Ганка удивленно взглянула. Она уже призадумывалась, прежде чем пошла с ребятами в лес, призадумывалась, когда отец глотал партийный билет, с нее достаточно.

Я завидовал ей, но, собственно, что мне мешало заполнить анкету и вступить? Я внимательно прочел бланк и начал писать, удивляясь, что получается так много прочерков, означающих «нет».

Роман Лютак, родители, девичья фамилия матери, когда родилась? Происхождение рабоче — крестьянское, отец рабочий, партийная принадлежность до войны, во время войны, после войны, два курса юридического факультета, образование неоконченное высшее, служащий, женаг, подвергался ли преследованиям…

Я писал, впервые за много лет сообщая правильные данные, от которых отвык. Биография не заняла много места. Это все. Недостает лишь подписей рекомендующих. Интересно, отец тоже заполнял анкету? Но, пожалуй, во время оккупации не давали бумажек. Должен быть какой‑то церемониал, вроде посвящения, а не бумажка, ведь это серьезный шаг, почему его обставляют так, словно человек оформляет прием в больничную кассу или страховку, бумажка, две подписи, печать. Рекомендация, верно, рекомендация, чего от меня потребуют за подпись под ней? Жаль, что рекомендации мне не дал Шатан, было бы, по крайней мере, забавно. Рекомендация. Ведь я не обязан, ТТТимон попросту думал, что я хочу вступить, не питая на этот счет никаких сомнений, словно так и должно быть, словно, это логически вытекает из хорошо известных ему предпосылок. По крайней мере, сказал хотя бы слово, сам не знаю какое, что‑нибудь подходящее.

Я бунтовал в душе, но писал, писал, даже помогал Ганке, которая запуталась в автобиографии. Прикидывал, кого бы указать в качестве рекомендующих: Шимона, Лясовского, Корбацкого? Я перечитал заполненную анкету, и показалось, что все написано плохо, не искренне, что есть получше слова и определения, да они вылетели из головы.

— Я уже закончила, — сказала Ганка. — Пошло легче, чем думала. А ты?

Я размашисто подписался, подул на чернила, чтобы скорее высохли. Девушка читала мою анкету, наморщив лоб и сдвинув светлые крылья бровей.

Шимон пробежал обе анкеты.

— Чего скромничаешь? — спросил он. — Почему не написал всего? Уж я скажу, как было, не бойся, скажу. Почему бы не сказать? Ей — ей, ты должен бы написать в три раза больше.

— То, как тебе известно, я делал, не ведая, что творю.

— Ну, теперь наступает расчет за то. Теперь то имеет смысл. Я тут звонил кое — куда, найдется тебе работа, и девушке тоже. Почему бы не найтись делу для таких людей?

— Не знаешь, Лясовский поймал кого‑нибудь… я имею в виду покушение на Терезу, у меня есть кое-какие соображения.