Дерево даёт плоды - [35]
— Работы хватает, — заверил я.
— Конечно. Работы хватает, — согласился дорожник. — Так вы тоже партийный?
Впервые после приезда в город мне стало по — настоящему стыдно, ибо я знал, что он ожидает утвердительного ответа.
— Мне велели съесть партийный билет. Пришли ночью, били меня и ее, женщину, жри говорили, эту мерзость, иначе сожжем вас. Съел, уважаемый. Стыдно признаться, съел.
— Не о чем толковать, батя, было и сплыло. Теперь надо бы домой съездить, ведь хата стоит без призора, и что‑то решить.
— Верно. Еще обворуют в отместку, как вернутся. Поедем, что ли? — обратился он к жене. — А ты, Ганка, оставайся здесь. Так будет лучше. Мы быстро управимся и махнем назад. Чего доброго, займет тут кто‑нибудь, такие времена, уважаемый.
Они уехали в тот же день, оставив на страже Ганку.
— Послушай, — сказала она, после того, как я несколько раз обратился к ней на «ты»;— на брудершафт мы не пили, но если тебе так хочется, не возражаю. Только давай начистоту: нам вместе жить, а вы, мужики, известно какой народ. Так знай, я пойду в школу и не собираюсь забивать себе голову глупостями. Я должна сдать на аттестат зрелости и поступить в университет, а это долгая история. Посоветуешь, что мне делать?
— Разумеется.
С минуту она молчала, потом, глядя на меня, — произнесла:
— Я хотела бы дружить с парнем вроде тебя, только чтобы он был настоящим другом и чтобы никаких фиглей — миглей. А теперь покажи, как обращаться с печуркой в ванной.
Я зажег газ, глядя на восхищенное лицо девушки, на ее руки, дрожащие в потоке теплой воды. Я прекрасно понимал Ганку, ведь я сам изведал волнения первооткрывателя.
— Мне все еще чудится, что у меня вши, — говорила она. — Ежедневно просматриваю рубашку и трусы, заглядываю в швы и складки, ищусь, как обезьяна. Когда вернулась из леса, мама посадила меня в бочку с горячей водой и отмывала вонючим мылом, как ребенка, а барахло мое сожгла.
— Да, такое довольно долго помнится.
— А голову мне мыла керосином. — Она засмеялась, распуская волосы. — Знаешь, однажды был смотр бригады, приехал поверяющий, а я не могла встать в строй из‑за того, что стирала ребятам белье, упала в воду и вся намокла. И так жалела, что чуть не расплакалась, ведь это был «Юзеф».
— «Юзеф»? Мариан Корбацкий?
Ганка взглянула удивленно. Она не знала фамилии, но подробно описала внешность Корбацкого. Снова замкнулось звено в цепи судеб. Я рассказал девушке о Корбацком, она хлопала в ладоши и, прыгая от радости, заговорила нараспев:
— Хорошо, хорошо, замечательно. Хорошо, хорошо.
— Вода уже готова. Мойся, а я тем временем немного приберусь в комнате, вытащу одеяла, подушки и все необходимое. Только не утопись. И закрой кран.
«Как хорошо. Как хорошо! Почему, собственно, она так радуется? Думает получить протекцию у Корбацкого? Зачем? Я устрою ее на учебу хотя бы с помощью Шимона, она не нуждается в поддержке. Милая девушка! Видно, досталось ей в лесу».
Она плескалась, весело напевая какие‑то лихие партизанские песни, пока я разбирал постельные принадлежности и белье. То, что было личной собственностью Терезы, откладывал в сторону. Надо отослать родне, пусть пользуется. Не нажила добра Тереза, работая на табачной фабрике. Обшаривая ящики, я обнаружил отсутствие коробок, в которых она хранила письма Кароля, его документы, какие‑то записи и счета. Наверное, их изъяли при обыске. Почему меня еще не допрашивали по этому делу? Неужели его уже забросили? Хорошо, хорошо, замечательно. Но я не отступлю. Найду тех двоих. Не знаю еще как, но найду непременно.
Я без особого усилия поднял тяжелый ящик, потом второй и третий. Как они здесь улягутся? Тахта и кушетка. На тахте — родители, Ганка — на кушетке. Но сегодня пусть хорошо выспится. Я постелил ей на тахте, включил ночник и отправился к себе. В дверях были матовые стекла, я завесил их одеялом.
— Ну как ты там, Ганка? Еще не утонула?
— Нет. Но здесь чертовски скользко. Можно взять твою гребенку, а то я забыла свою?
— Бери.
Вернувшись в комнату, она поблагодарила меня за приготовленную постель.
— Ты говорил, когда писали протокол, что женат. Как это? — спросила она через дверь.
— Формально — да. Но это старая и длинная история.
— Понятно. Она здесь живет?
— Да. Почему ты спрашиваешь?
— Ну, знаешь! Ради бабьего любопытства. Здесь чудесно! И ты мне очень нравишься, серьезно. А как я боялась, когда ты кричал на кухне! Расскажи что-нибудь о себе.
— Не припоминаю ничего веселого.
— Не обязательно веселое.
Не знаю, почему, я рассказал ей в ту ночь историю нашей камеры, моей и Катажины. Она слушала, ежеминутно перебивая меня дельными, обстоятельными вопросами, словно хотела представить полную картину. Ганку интересовало все, размеры камеры и как она выглядела, ход допроса, разновидность заболевания и его симптомы, причем благодаря ее вопросам повествование текло свободно, делалось более безличным, бесстрастным. Это было в первый день? А где вы спали? На полу? Бетонном? Она сказала: «Бедный мой». Это не была жалость, верно? А кто кого первым перевязывал? Ты ничего особенного не испы тывал? Чувствовал себя не мужчиной наедине с женщиной, а просто врачом подле раненого? А где стояла параша? Говори, говори, это не так страшно. У меня были раненые потяжелее, я перевязывала им задницы и причандалы, подумаешь! Ну, а если бы там была уборная, как здесь, и даже ванная, тогда что? Не понимаю, у меня не такие нервы. Я бы не ушла.
Книга в 1973 году отмечена I премией на литературном конкурсе, посвященном 30-летию Польской рабочей партии (1942–1972). В ней рассказывается, как в сложных условиях оккупации польские патриоты организовывали подпольные группы, позже объединившиеся в Польскую рабочую партию, как эти люди отважно боролись с фашистами и погибали во имя лучшего будущего своей родины.
В детстве она была Софьей Олелькович, княжной Слуцкой и Копыльской, в замужестве — княгиней Радзивилл, теперь же она прославлена как святая праведная София, княгиня Слуцкая — одна из пятнадцати белорусских святых. Посвящена эта увлекательная историческая повесть всего лишь одному эпизоду из ее жизни — эпизоду небывалого в истории «сватовства», которым не только решалась судьба юной княжны, но и судьбы православия на белорусских землях. В центре повествования — невыдуманная история из жизни княжны Софии Слуцкой, когда она, подобно троянской Елене, едва не стала причиной гражданской войны, невольно поссорив два старейших магнатских рода Радзивиллов и Ходкевичей.(Из предисловия переводчика).
Роман «Серапионовы братья» знаменитого немецкого писателя-романтика Э.Т.А. Гофмана (1776–1822) — цикл повествований, объединенный обрамляющей историей молодых литераторов — Серапионовых братьев. Невероятные события, вампиры, некроманты, загадочные красавицы оживают на страницах книги, которая вот уже более 70-и лет полностью не издавалась в русском переводе.У мейстера Мартина из цеха нюрнбергских бочаров выросла красавица дочь. Мастер решил, что она не будет ни женой рыцаря, ни дворянина, ни даже ремесленника из другого цеха — только искусный бочар, владеющий самым благородным ремеслом, достоин ее руки.
Мрачный замок Лувар расположен на севере далекого острова Систель. Конвой привозит в крепость приговоренного к казни молодого дворянина. За зверское убийство отца он должен принять долгую мучительную смерть: носить Зеленый браслет. Страшное "украшение", пропитанное ядом и приводящее к потере рассудка. Но таинственный узник молча сносит все пытки и унижения - и у хозяина замка возникают сомнения в его виновности. Может ли Добро оставаться Добром, когда оно карает Зло таким иезуитским способом? Сочетание историзма, мастерски выписанной сюжетной интриги и глубоких философских вопросов - таков роман Мирей Марк, написанный писательницей в возрасте 17 лет.
О одном из самых известных деятелей Белого движения, легендарном «степном волке», генерал-лейтенанте А. Г. Шкуро (1886–1947) рассказывает новый роман современного писателя В. Рынкевича.
«На правом берегу Великой, выше замка Опочки, толпа охотников расположилась на отдых. Вечереющий день раскидывал шатром тени дубравы, и поляна благоухала недавно скошенным сеном, хотя это было уже в начале августа, – смутное положение дел нарушало тогда порядок всех работ сельских. Стреноженные кони, помахивая гривами и хвостами от удовольствия, паслись благоприобретенным сенцем, – но они были под седлами, и, кажется, не столько для предосторожности от запалу, как из боязни нападения со стороны Литвы…».
Тадеуш Ружевич (р. 1921 г.) — один из крупнейших современных польских писателей. Он известен как поэт, драматург и прозаик. В однотомник входят его произведения разных жанров: поэмы, рассказы, пьесы, написанные в 1940—1970-е годы.
В антологию включены избранные рассказы, которые были созданы в народной Польше за тридцать лет и отразили в своем художественном многообразии как насущные проблемы и яркие картины социалистического строительства и воспитания нового человека, так и осмысление исторического и историко-культурного опыта, в особенности испытаний военных лет. Среди десятков авторов, каждый из которых представлен одним своим рассказом, люди всех поколений — от тех, кто прошел большой жизненный и творческий путь и является гордостью национальной литературы, и вплоть до выросших при народной власти и составивших себе писательское имя в самое последнее время.
В сборник включены разнообразные по тематике произведения крупных современных писателей ПНР — Я. Ивашкевича, З. Сафьяна. Ст. Лема, Е. Путрамента и др.
Проза Новака — самобытное явление в современной польской литературе, стилизованная под фольклор, она связана с традициями народной культуры. В первом романе автор, обращаясь к годам второй мировой войны, рассказывает о юности крестьянского паренька, сражавшегося против гитлеровских оккупантов в партизанском отряде. Во втором романе, «Пророк», рассказывается о нелегком «врастании» в городскую среду выходцев из деревни.