Деревня Пушканы - [68]

Я в звонкой роще забылся,

Казалось, весна была в поле…

И вспомнили, что тут, рядом, живет наша дорогая коллега, художница наша… — Лиепиня сложила губы в слащавую улыбку. — Решили проведать. Вы, надеемся, не сердитесь за то, что мы так ворвались в ваше святилище…

— Конечно, нет… Пожалуйста, коллеги… — Айне ничего другого не оставалось, как притвориться любезной хозяйкой.

— Вы, видать, живете как настоящая художница. — Креслыня скинула шубу и, сверкнув пенсне, окинула взглядом комнату. Бегло-бегло, только зазмеилась золотая цепочка, свисавшая от стекол к уху. — Вери интерестинг так жить. Богемной жизнью.

Для Айны не остался незамеченным подтекст слов Креслыни. Но она и виду не подала, что уловила его.

— Можно предложить коллегам по стакану чаю?

Они уже отобедали, а время файвоклока еще не подошло, но было бы невежливо обидеть гостеприимную хозяйку. Поэтому — спасибо, огромное вам спасибо. Они, правда, зашли лишь на минутку, только на минутку…

— Коллега, мы слышали, вы на свадьбу собираетесь? — заговорила Лиепиня, позвякивая в стакане ложечкой.

«Вот оно что! А я себе голову ломала, с чего это они вдруг заявились».

— Собираюсь. А что-нибудь случилось?

— Нет, ничего не случилось. Но разве учителка шестиклассной школы подруга педагогу гимназии? Разве вас это не шокирует, милая коллега?

— В самом деле, мисс Лиепа. — Под заерзавшей Креслыней затрещал стул. — Оф корс, это может повредить вашему престижу.

— В каком смысле? — продолжала Айна притворяться наивной.

— Да вы что, коллега! — Шея и щеки Креслыни пошли красными пятнами, будто их ущипнула невидимая рука. — Вам как латышке, как представительнице столичной интеллигенции не к лицу с латгальцами водиться, с людьми, которые ниже вас. Коль скоро наше общество поделено на сословия, то мы обязаны с этим считаться.

— К тому же избранник Пурене откровенный безбожник, — поддержала Лиепиня. — А безбожник — это то же, что враг государства. Большевик. Все неверующие водятся с большевиками. В предпоследнем номере «Стража Латвии» есть статья об этом. Арестованные в Резекне учителя тоже проповедовали безбожие. У них это уж так заведено — начинать с чего-то невинного.

— А среди верующих преступников разве не бывает? — спросила Айна.

— Фи, коллега, как вы можете так говорить?

— Я в том же «Страже Латвии» читала, что французский убийца женщин Ландрю был фанатически религиозен. До и после каждого убийства он молился, заказывал мессы.

— Коллега Лиепа, — полная фигура Лиепини заколыхалась, как загружаемая лодка, — с религией шутить нельзя. Религия для человека все. Она даже дополняет науку — тем, чего науке не хватает. Человек живет полноценной жизнью, только когда он религиозен. Он тогда живет умиротворенно, чисто, с внутренним сознанием.

— Так ли это? — Учительница рисования не могла больше сдержать себя. Назойливость этих жриц морали раздражала. — Думаю, что религия для каждого человека является вопросом личного убеждения и вмешиваться в это другим не следует.

— Вот как? — Обе враз звякнули ложечками. — Не следует? Значит, мы вмешиваемся… Спасибо вам, коллега! Не будем больше вмешиваться! Только как бы другой не вмешался, высокопоставленней, чем мы.

И другой вмешался. На следующий день, еще до уроков (Айна не успела разложить тетради), к ней подошел ксендз Ольшевский.

— Доброе утро! Как живем?

— Спасибо. Как когда: иной раз получше, иной раз похуже.

Ответ, конечно, был не самым удачным. Но это Айна Лиепа поняла лишь потом, когда ксендз, потирая пухлые, словно намоченный в молоке хлеб, руки, наклонился к ней.

— Жить лучше или хуже — это не от нас зависит. Тут человеческий ум бессилен. Не в силах человека противостоять порядку, предопределенному всевышним. Все решает всевышний. — И затем вдруг ни с того ни с сего спросил: — Скажите, дитя мое, когда вы в последний раз были на исповеди?

— На исповеди? — удивленно переспросила Айна. — Я, досточтимый отец, лютеранка. Я не принадлежу к католической церкви.

— Прошу простить меня. — На полном лице ксендза промелькнула слабая улыбка. — Я в самом деле запамятовал. Однако позвольте напомнить: вы работаете в Латгале, учите латгальскую молодежь. И латгальской католической церкви не безразлично, какая у учителей душа, как они берегут источник истинной правды. Все население Латгале подчиняется воле святого римского отца. Вы понимаете меня, барышня?

— Признаюсь, нет.

— Не понимаете? — У Ольшевского на лбу легли мелкие морщинки. — Советую вам подумать, вправе ли лютеранин в Латгале игнорировать церковь богоматери. И смеет ли он пренебрегать одним из таинств католической церкви, например, святым браком.

Ксендз сказал это тихим, усталым голосом, словно рассуждал о чем-то ему далеком, совершенно безразличном. Но Айна Лиепа в этом спокойствии и усталости не могла не заметить некую, едва уловимую, язвительную нотку. Взглянув на инспектора и на остальных учителей, она увидела, что те тоже внимательно следят за их внешне мирной беседой. Это обеспокоило ее.

Впервые за время своей самостоятельной работы Айна Лиепа почувствовала себя неуверенно. Что делать, как повести себя?

В этот день без предупреждения к ней на урок немецкого языка в первом классе пришел директор. Минут через пятнадцать после звонка, когда она уже закончила опрос и принялась объяснять новый материал. Отворив дверь, Приеде остановился в проходе, разглядывая тринадцать вскочивших учеников и учительницу, которая, удивленная даже больше учеников, не зная куда девать вдруг ослабевшие руки, уперлась в стол. Директор прошел между рядами скамеек, посмотрел в замерзшее окно и после мучительной паузы велел учительнице продолжать.