Деревня Пушканы - [58]

— Господин директор отберет исполнителей ролей и участников массовых сцен. Господин директор подготовил новый вариант постановки «Даугавы» Райниса — «Патриотическую Даугаву». Режиссировать пьесу будет сам господин директор.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

Гротенская трактирщица Элли Зустрыня решила перестроить свой кабак в модное увеселительное заведение. Наняла лучших резекненских ремесленников, братьев Евлампиевых, — не шуточное это дело, провинциальный кабак переоборудовать в первоклассный ресторан с вестибюлем, общим залом, отдельными кабинетами и нишами. Как дань времени, шикарный вестибюль должны были украшать портреты народных героев Иманты, Виестура и первых латгальских деятелей-националистов, остальные помещения — полуобнаженные прелестницы и озорные амурчики, а зал питейного заведения — возбуждающие аппетит картины. Проработав с месяц, Евлампиевы заявили, что одним им такую задачу к намеченному сроку не осилить, и потребовали от хозяйки нанять троих помощников да еще краснодеревщика. Следует заметить, что краснодеревщика Евлампиевы подыскали сами, хозяйке оставалось лишь договориться с ним и по субботам выплачивать ему заработанное. Поначалу ремесленники работали сдельно, но, когда дело дошло до богатых украшений, Зустрыня, опасаясь спешки, договорилась о почасовой оплате. Но именно из-за почасовых расчетов и возникали недоразумения и стычки. Оказалось, что оплату сверхурочных часов каждая сторона рассчитывает по-своему. Подсобные рабочие, неуклюжие латгальские мужики, правда, не роптали. Вкалывали по десять часов и обычно не возражали, если хозяйка за сверхурочные обещала полностью рассчитаться в следующую субботу. Но ремесленники-мастера скандалили. И прежде всего — молодой краснодеревщик. Пускай платит как положено по закону, а не потом. Он, Язеп Дзенис, законы знает. Остальные ремесленники его поддержали. Не наметила бы хозяйка кабак открыть еще в старом году, так прогнала бы этого худощавого строптивого парня. Уж больно он воображает и настырен. «Ах вы так считаете? Знаете, меня мало трогает, что вы считаете. Мне подавай что положено». После первой стычки с Дзенисом хозяйка, разозлившись, тут же побежала к начальнику полиции Скаре и к господину Бергталу узнать, не из «тех» ли Дзенис. Однако, кроме острого языка и активности в профессиональном союзе, ничего компрометирующего оба господина за ним не знали. Работает вместе с братьями Евлампиевыми с двадцатого года, имеет хорошие отзывы с прежних мест работы. Скара знал, что коммунисты в работе усерднее других, и за более радивыми агенты следили, но за ним ничего такого полицейские молодчики не примечали. Непричастность Дзениса к «таким делам» подтверждалась и тем, что резчик по дереву по воскресеньям иной раз появлялся то около одной, то около другой церкви и что у него на квартире было много совершенно готовых и незаконченных изображений святых. А агенты Москвы церкви и святых обходят за версту. От такой справки госпоже Зустрыне, конечно, легче не стало. Благонадежный, правда, но до того наглый, что ему надо бы на дверь показать. Госпожа Зустрыня так и поступила бы, но прижимала нужда. Дзенис работал в артели Евлампиевых и был единственным резчиком по дереву, а «Ливония» должна была открыть свои двери в обещанное время. Открытие заведения было связано с чем-то куда более важным, по-государственному более значимым, чем желание или нежелание Зустрыни. Банк отпустил кредит на постройку предприятия лишь после особого разговора с уполномоченным по делам Латгале господином Берзинем. За этим разговором последовали еще другие, с лицами не менее высокопоставленными. Один из них… Нет, его она даже не смеет назвать, настолько высокое занимает он положение.

Для хозяйки законная оплата сверхурочных была хуже злого нарыва. И всякий раз, когда хозяйка бывшего гротенского трактира «Белый козел» появлялась в своем новом заведении, у нее от волнения начинало колоть в сердце. Приходилось прибегать к пузырьку с нашатырем и прописанным врачом зеленым пилюлям. После объяснения с ремесленниками хозяйку долго мучили головные боли. А это в свою очередь скверно отражалось на ее делах. Общеизвестно, что господа холодны к дамам, жалующимся на недомогание, на плохое самочувствие.

Был понедельник. До следующего платежа оставались пять спокойных дней, в прошлую субботу она оплаты сверхурочных избежала и имела основание надеяться, что встреча с ремесленниками ее не расстроит. Хозяйка в неплохом расположении духа прошла через вестибюль, поднялась по лестнице, достаточно широкой, чтобы по ней могли пройти рядом четыре такие Зустрыни, и застыла, словно ее хватил удар. А Дзенис где?

Дзенис сегодня должен был работать в конце лестницы над постаментами для приобретенных в Даугавпилсе бронзовых фонарей. Постаменты оказались в том же состоянии, что в субботу. Сдерживая гнев, хозяйка направилась в зал. Там, правда, еще щекотала ноздри пыль от свежей побелки известкой, а на полу под ногами шуршала ломкая древесная стружка, но никого из ремесленников не было видно.

«Безобразие! Пьют, наверно. Черный понедельник у них. Ясно, этот нахал Дзенис у них заводилой…» Она в ярости кинулась на кухню, оттуда — в кладовую, в которой мерцал тусклый свет керосинового фонаря. Да, они были там, но отнюдь не пьяные. Не сказать, чтобы Евлампиевы и Дзенис пили. Ремесленники сидели развалившись на груде досок и чего-то ждали. На усеянный стружками пол брошены рыжие мешки, инструменты и измазанная известкой одежда.