Деревня Пушканы - [56]

Из директорского кабинета вышел Гирш Плакхин. Явно расстроенный неприятным разговором с обычно дружески расположенным к докторскому сыну начальником гимназии. Гирш казался аристократам слишком сломленным, чтобы оказать сопротивление. Его, как говорится, схватили с поличным. Поэтому не успел он дойти до лестницы, как Адалберт Зустрынь, выставив ногу, преградил ему путь:

— Граница, приятель, закрыта!

Грустные глаза Гирша мгновенно вспыхнули.

— Отойди!

— Что? Еще угрожать будешь? Ты…

Зустрынь полетел кувырком, словно его скинули с телеги. Руки у Плакхина оказались крепкие. Зустрынь взвыл. И едва Гирш ступил к лестнице, как аристократы всей гурьбой накинулись на него. Его дергали, толкали, били. Маленький Гирш словно попал в решето молотилки. Чья-то мясистая рука ударила его по лицу, Гирш стукнулся о лестничные перила, из носа и рта хлынула кровь.

— Боже, — раздался в коридоре испуганный девичий возглас.

Его подхватили другие, потом еще. Пока Гирш поднимался на ноги, драчуны успели исчезнуть. Ему помогли, повели, поддерживая и вытирая кровь, ребята его же и второго класса, впереди вертелась, как шпулька, Аполлония Вилцане и визгливым голосом рассказывала всем о жестокости аристократов. Выбежали учителя, и Гирша увели прямо в канцелярию.

— Ну теперь им зададут… — сказала на уроке Анна на ухо Вилцане. — Ну теперь им зададут…

— Должны бы… — согласилась она и снова посмотрела в сторону окна. — Негодяи! Сидят себе и в ус не дуют.

Плакхин пришел в класс лишь на следующий урок вместе с учительницей Лиепиней. Бледный, с распухшими губами, но держал себя с достоинством. Анна, Спарок и остальные неаристократы обычными школьными средствами связи пытались выяснить, что именно случилось, что говорили инспектор и другие, но в присутствии Лиепини из этого ничего не вышло.

Когда раздался звонок, классная наставница приказала всем немедленно идти в зал на общий воспитательный час. Книги, тетради и остальное оставить на партах.

— Опять обыск? — словно про себя сказала Спарок и собралась пойти вместе с Плакхиным. Неужели Лиепиня не отвяжется от него.

В зале учителя рассадили учеников группами. Первоклассников впереди. Классные наставники разместились по обе стороны ученических рядов. Плакхина Лиепиня усадила на первую, учительскую, скамью.

Директор торопливо вошел и сразу заговорил.

— Я созвал вас в связи с чрезвычайным происшествием. Наша школа опозорена. В Гротенах занялись враждебной национальной школе политикой. Вопреки основным устоям нашего свободного государства, при которых школьная молодежь должна быть ограждена от вредного политического влияния, у нас имело место преступное подстрекательство к классовой вражде. Именно в то время, как здоровая часть молодежи свободной Латвии заверяет в своих письмах министра образования господина Дауге, что будет отстаивать национальное возрождение и стремиться к большой жизненной правде. — Приеде сделал короткую паузу, лицо его помрачнело, как у человека, которому только что сообщили о смерти близкого. — Подумать страшно! Ученики читают запрещенные книги, распространяют их. В кабинетах разбросаны антигосударственные листовки, в коридорах дерутся. Откровеннейшая политика, грязь, которую порядочные люди обходят за несколько кварталов. Национальное государство может процветать только тогда, когда молодежь выше политики. Еще раз подчеркиваю: наша матушка-Латвия, наша мать и заступница погибнет, если школьная молодежь увлечется уличной политикой.

«Уличную политику» и «воспитание душ» директор просклонял несколько раз. Казалось, он очутился в плену у этих, ничем не связанных между собой по смыслу, слов: «улица» и «душа», и, куда бы он ни стремился, они тянули его назад. Уже в который раз господин Приеде повторял эти слова, меняя лишь их порядок. Даже такая внимательная слушательница, как Анна Упениек, присутствовавшая на таком разносе впервые, из всего нагромождения слов уловила лишь, что латышская молодежь, которая, подобно цветам, тянется к солнцу и жаждет хороших наставлений, должна помнить, что политика может привести к коммунизму, являющемуся причиной всех волнений и бед.

— Слыхала? — ткнула Аполлония Вилцане Анну в бок.

— Дура! — прошептала сквозь зубы Анна и отодвинулась. Бог кое-кого в самом деле умом обделил… Как ни верти, а — не хватает.

Тем временем господин Приеде перестал, наконец, жонглировать словами «улица», «коммунизм», «душа» и заговорил конкретнее:

— Плакхину снижается балл за поведение, затеявшим драку в коридоре выражается публичное порицание, все ученики строго предостерегаются. И, чтобы впредь ничего подобного не повторилось, вводится строгий надзор за внеклассной жизнью и поведением воспитанников вне школы.

Раскрыв поданную секретарем педагогического совета Траубергом протокольную книгу, он, четко разделяя слова, прочел:

— «Ученикам, живущим в общежитиях, после классных занятий без ведома заведующей интернатом выходить за пределы школьного двора запрещается. Для отлучки в город следует испрашивать специальное разрешение. Для тех, кто проживает в городе у родителей или, с ведома школы, на квартирах безупречных в нравственном отношении людей, помимо домашнего надзора, вводится особое инспекторское обследование. Ученики, уличенные в хранении недозволенных книг и в других крамольных поступках, из школы будут исключены». — Тут господин Приеде закрыл протокольную книгу, отложил ее и совсем другим тоном, в котором уже сквозило некое отеческое добродушие, продолжал: — Однако школа не намерена только карать. Школа, когда надо, покарает, когда надо, приласкает. Чтобы у воспитанников был стимул для добропорядочного поведения, мы решили приготовить к Рождеству публичное театральное представление для всего города, всего уезда. Актерами будете вы сами. Поставим значительную, воспитательную пьесу. Завтра наша учительница латышского языка и литературы госпожа Несауле ознакомит вас с принципами драматургии и сценическими приемами. Затем, после занятий, тут же распределим роли.