Деревня Пушканы - [194]

«Зарегистрироваться им не удалось. Станислав Шпиллер попался вторично. Таким, как мы, личное счастье, наверно, не суждено… Пока… пока…» Анна думала о Викентии…

— В трудные минуты жизни всегда надо думать о хорошем, о том, чего очень желаешь себе в будущем, себе и другим. Это дает силы справиться с собой, со своими несчастьями, с малодушием, — словно откуда-то издалека слышала Анна голос тетушки. — Пережитые вчера и сегодня страдания развеются, как мимолетная тоска. Я приучилась рассуждать так с мая девятнадцатого года. Когда мой муж ушел на набережную Даугавы и не вернулся. Одолеваю трудности верой в будущее. А вера эта не слепа — на востоке уже разлился свет… Над шестой частью земного шара…

— Да, почти над двумястами миллионами человек, над рабоче-крестьянским государством. — Айна вернулась к столу. — И самое удивительное, что более разумные люди в капиталистических странах уже не кричат: «Скоро коммунистическое государство рухнет!» Мой хозяин на прошлой неделе получил свежий бюллетень Экономического бюро Лиги наций. Там черным по белому написано: «Пятилетний эксперимент Советского Союза увенчался успехом, экономистам свободного мира надлежит взвесить возможности планового хозяйства».

— Может, помечтаем о будущем? — усмехнулась Анна, отодвинулась от стола и уперлась локтями в колени. — Ну что, Айна…

— Давай помечтаем! — И Айна приняла такую же позу. — Тетенька, прошу в строй…

— Что вы за комедию затеяли? — удивленно уставилась на них седая женщина.

— Совсем не комедию! Это очень даже серьезно, тетенька, очень даже… Тюремная традиция шестой камеры. Сидя так, мы философствовали и мечтали о том, что будет, когда перед заключенными революционерами распахнутся тюремные ворота и повсюду свободно зазвучит «Интернационал».

— Милые мои, уже три часа. Мне нужно сесть за машинку, придут заказчики…

— Ладно, пошли, Анна!

Пока они одевались, Лиепа успела еще раз шепнуть Анне пароль и адрес. На случай, если… Только на случай…

— Спасибо, тетенька, большое спасибо! — крепко пожала Анна руку старушке. — До счастливого свидания!

— Чемоданчик с пишущей машинкой невелик, — сказала Айна полуоткрытыми губами, одновременно присматриваясь к встречным. — Я тебе его в два счета доставлю. Ты пройдешься медленно до угла, затем направо, а там я уже тебя догоню.

Они шагали вверх по Ключевой улице, две молодые женщины: бойкая горожанка и медлительная деревенская девушка. Остановились ненадолго перед витриной магазина, посмотрели выставленные рекламные вещи и пошли дальше. На перекрестке Ключевой и Артиллерийской они свернули налево, и горожанка шмыгнула в подворотню какого-то дома. Но тут же вернулась и, догнав подругу, увлекла ее вперед.

— Нет знака… На дворе какой-то подозрительный тип вертится. Постоим на углу, понаблюдаем…

На перекрестке Малярной и Артиллерийской они увидели крестьянские повозки. Вокруг телег сновало несколько жен рабочих с корзинками в руках. Запоздалые торговцы прямо на улице продавали картошку.

Анна с Айной обошли повозку и встали лицом к Артиллерийской улице. Из подворотни, куда заходила Лиепа, вышел мужчина в шляпе, с тростью. Повертелся, огляделся вокруг, словно искал кого-то.

— Засада… — Айна, склонившись к мешку с картошкой, предупредила Анну: — Смотри в оба!

— Купите! Дешево отдам… — обратился к девушкам старик с просительным лицом. — За те же деньги донесу до квартиры. Сколько вам?

— Нам, дяденька, еще маму спросить надо. — И Айна потащила Анну к другой повозке. Там женщины с хозяином уже сторговались, и он разворачивал лошадь.

— Расстаемся, — быстро сказала Айна. — Очевидно, провал. Беги прямо домой и жди!

Анна понимающе кивнула и направилась к Матвеевской улице. Айна Лиепа пошла рядом с крестьянской повозкой, двигавшейся к Ревельской улице. Возможно, тип в шляпе следил за ними. Но Анна шагала внешне спокойная, хотя сердце билось чаще обычного. Как при обыске в тюрьме, когда прячешь в камере что-то недозволенное. Теперь мог раздаться возглас: «Стой!» Или даже сухой щелчок, от которого подкашиваются ноги. Анна равномерным шагом дошла до Матвеевской, свернула в нее и, словно сбросив тяжелый груз, кинулась вперед. Кинулась — и тут же остановилась… Со стороны Мариинской улицы, стуча по камням мостовой, двигалось навстречу мрачное шествие. Люди в штатской и полосатой арестантской одежде, под охраной тюремщиков в черной форме. Шествие замыкал конвоир с винтовкой наперевес. Шесть… восемь закованных в кандалы человек. Политические, очевидно. Истощенные, серые лица. Рядом с шествием по тротуару плелись несколько подозрительных субъектов. Всматривались в встречных, поглядывали на окна домов. Словно оттуда могла протянуться длинная рука и похитить закованных в кандалы людей.

Когда она поравнялась с серединой шествия, с другой стороны улицы, из окна второго этажа коричневого домика раздалась песня: «Я не крал, не воровал, я любил свободу…»

Старая песня, которую назло властям пели в Латвии на городских окраинах.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

1

В домишке вдовы Вилцан в Пурвиене с осени вертятся прялки. Днем они стоят рядом против окна, вечером и утром — посреди глинобитного пола, вокруг свисающей с потолка на длинном шнуре лампы с большим, как шляпа ксендза, жестяным абажуром. Лампа висит так низко, что освещает лишь руки и колени прядильщиц, а головы их остаются в сумраке. Если войти в комнату с улицы, то в первый миг трудно определить, кто из прядильщиц старуха, кто девушка.