Деревня Пушканы - [187]

Табун все не шел. А что, если мятежный учитель, как называли Табуна, вообще не зайдет сегодня в магазин «Новой культуры»?

Андрис отложил газету, заглянул в магазин. Прилавки с напечатанными в Латвии книгами и витринка, где выставлены немногие советские технические издания, — для привлечения покупателей. Андрис знает, что, помимо пособий по математике, токарному делу, лыжному спорту и радиотехнике, иной раз в лавку тайно попадает также изданная в Москве книга по искусству или беллетристика. Заведующий лавкой Славиетис дружит с Рудневым, руководителем русского отдела книжного магазина «Валтер и Рапа», и ему, как своему человеку в министерстве внутренних дел, таможенная и почтовая цензура всегда идет навстречу. Славиетис заданий полиции, конечно, не выполняет, но нескольких экземпляров официально не дозволенной литературы ему порою все же удается заполучить.

Сейчас Славиетис у витрины русских книг обслуживал поэта Дзильлею, сотрудника «Социал-демократа» Миксиса. Славиетис как будто показывал какую-то редкость, так как ежеминутно опасливо озирался то на дверь, то на длинный прилавок и вплотную наклонялся к покупателям. А они оба высказывались во всеуслышание.

— Но столь насыщенных проблемами книг, как недавно вышедшее «Новое государство» Ансиса Гулбиса, у вас нет! — Дзильлея прислонил к витрине свой набитый до отказа портфель бычьей кожи, открыл его и извлек небольшого формата книжку в светлой обложке. — Вот она! — бросил он книжку на прилавок. — Гулбис берет быка за рога. На западе не знают, куда безработных девать, а у соседей-приятелей огромные сибирские просторы невозделанными остаются. Колонизовать! И как истинный патриот, Гулбис показывает, как колонизацию осуществляют латыши.

— Ну, в Москве Гулбиса за это похвалят как следует, — хлопнул Миксис Дзильлею по плечу. — И наши коммунисты тоже.

На двери забренчал колокольчик, к витрине Славиетиса подошел парень среднего роста в роговых очках, с зачесанными назад волосами.

— Меня тут, наверно, ждут? — услышал Андрис, как спросил тот.

— Там, в моей комнатке… — кивнул Славиетис, закрыв ладонью показанную только что книгу.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

1

— Нашла работу? — не успела Анна закрыть за собой калитку, как ее встретила невестка.

Казалось, она со двора наблюдала за дорогой, которой должна была прийти золовка. Оборванная, неприбранная, извозившаяся в хлеву, Моника стояла перед клетью и смотрела на Анну зло сверкающими глазами.

— Не нашла. — Анна выпустила из рук приставную плетневую калитку. И та упала в грязную, набежавшую после дождя лужу.

— Ну, знаешь… — откинула Моника пряди свалявшихся волос. — Я тебе говорила…

— Чтобы без заработка не приходила… Знаю! — вызывающе кивнула Анна. — А тебе придется примириться с этим. Завтра клюкву собирать пойду. Уж столько, чтоб с тобой за похлебку и хлеб рассчитаться, наскребу.

— Наскребешь? — зло прошипела невестка. — Наскребешь теперь. Шлялась невесть с кем. Не захотела на порядочном месте работать. Вот и получила коленкой под зад.

— Чего попусту языком трепать о том, что было, — отвернулась Анна и, шаркая промокшими ботинками брата, пошла к дому.

— Все тебе попусту, ну, конечно… За восемь лет к готовенькому привыкла. Шла бы в местечко, в Даугавпилс или в Ригу работы искать. — Невестка двинулась за ней. — Паспорт у тебя теперь есть.

— Паспорт? — Анна остановилась. — Петерис уже приехал?

— Ты только попробуй что-нибудь у Петериса клянчить! И сейчас же его ботинки сними! Слышишь?

— Слышу, — ответила Анна и вошла в дом.

Когда Моника раскричится, уж лучше промолчать. В запечье на лежанке стонала мать, на печи спал больной отец, у запотевшего окна шмыгали носами обе девочки, терли, пытаясь согреться, голые красные и давно не мытые ножки. Стол после обеда еще не прибрали. Перед плитой брошен закоптелый котел.

Анна толкнула наружную дверь — ужасно затхлый воздух в доме! Она сняла у порога грязные ботинки и пошла спросить, как чувствуют себя родители. Хвори матери известны: тошнит, болят ноги, голова тяжелая и страшный шум в ушах. А стоит ей с невесткой или другими домашними поцапаться, так боли еще пуще донимают. Отец простыл, работая у Сперкая в мочилах для льна. Порою так кости ломит, что только от раскаленных кирпичей легчает, если их к спине приложить.

— А теперь погреть не надо? — спросила Анна отца, когда мать кончила причитать.

— Нехудо бы, — простонал Гаспар.

А мать все бормотала свое:

— Монике до больного человека и дела нет. Днями не подойдет. Человеку от жажды помереть впору, а она капли воды не подаст.

— Я сейчас! — закрыла Анна дверь и пошла к плите. — Куда, черт подери, спички запихали? Моника тоже хороша! Малышки, послушайте, не видели, куда маменька спички сунула?

— Денег не принесла? — крикнула из запечья мать, не дождавшись, пока дочь раскалит кирпичи.

— Завтра на Большое болото пойду клюкву собирать, — ответила она и посмотрела на девочек. Те грустно глазели на тетку. — Буду скупщику носить.

— По ягоды пойдешь, как нищенка, как староверка, которой в поле работать лень, — заныла мать. — Разве думала я до такого позора дожить, когда нянчила тебя. В школу ходила, и немецкому, и английскому обучалась, а теперь перед всем светом срамиться пойдет!..