Деревня Пушканы - [189]

— Притащи мякины из пуни! — Гремя ведрами, Моника возвращалась в дом.

— Где парить? В сенях? — Анна продолжала рубить дрова. Эту жилистую корягу она должна одолеть!

— Я сказала: мякины притащи! А где парить, не твое дело.

— Не мое так не мое. — Анна наступила на корень расколотого пополам пня и ухватилась руками за другой, пыталась силой сделать то, что не удалось топором. Так иной раз поступал отец.. В этом году она приноровилась в работе не отставать от отца.

Она принесла мякины, налила в горшок свежей воды; Моника поставила на стол варево, плеснула похлебки детям, больным, золовке. Все молча. Хозяину оставила ужин на плите под деревянной крышкой — чтобы не остыл и тараканы не забрались. А Петериса все не было.

Часы показывали девятый час. Уже закоптилось стекло у керосиновой лампы, стоявшей посреди стола на перевернутом глиняном горшке. Старики и девочки спали. Только Анна и Моника сидели за прялками. Уж больно мучительно было так, молча, сидеть. Наконец на дворе залаяла собака, и брат открыл дверь.

— Аня, фонарь подай! — сипло и, казалось, сердито крикнул Петерис.

— Ой, господи! — чуть не опрокинула прялку Моника. — Чего это так поздно?

— Нарочно, что ли?

— Деньги все привез?

— Разве я когда выкидывал их?

— Но так поздно? Должно быть, приемщики выплату задержали?

— Не задержали, задерживать-то нечего было, — кинул Петерис промокший пиджак на лежанку. — Нечего задерживать было. Свинью я скупщику продал.

— О боже!

— «О боже», — передразнил ее муж. — Твои стоны бога не трогают. Не хотят господа от бедняка скотину по твердой цене принимать, и твой бог тут — хоть тресни! Пускай латгальский бедняк проваливает ко всем чертям! Крупные хозяева, вот кто хрюшек откармливать умеет. Ну, Аня, фонарь где?

— Я сама! — Попыталась Моника выхватить из руки золовки «летучую мышь».

— Я Ане велел! — прогремел муж так, что жена сразу умолкла. — Присмотри за плитой, чтобы мне горячего похлебать. Намаялся, как собака…

— А чем же наш боровок не угодил?

— Сказал ведь: пузатые не хотят, чтобы беднякам за скотину государственную цену давали, вот в чем беда. Приплаты им положены, а не нам, лапотникам. Аня, возьми ключ от клети!

На дворе Петерис Ане ничего не сказал. Заталкивая телегу под навес, обронил лишь несколько скупых слов. Но когда сестра насыпала лошади в кормушку муки, он, подняв пустое ведро, невнятно забурчал, словно разучился толком разговаривать:

— У твоей Сары там еще один был. Из латышей. Она с ним пошепталась и велела тебе завтра, к приходу даугавпилсского поезда вдоль Гедушского болота в сторону старообрядческой деревни идти. Там встретишь нужного человека. Мужчину в дождевике и сапогах. Он к тебе подойдет.

2

Веронику Курситис Анна встретила за сосенками, в кочковатой котловине. Ягод тут было много, но собирать надо было быстро, а то в водянистом мху увязали ноги. Пройдя несколько раз по опасному клюквенному полю, девушки вышли на сухое место, и тогда Анна сказала, что ей надо пройтись немного одной.

— Понимаешь, надо… У меня там один…

— Раз надо, так ступай на здоровье! — Вероника поправила косынку.

— Часа через два вернусь, — добавила Анна и посмотрела на Веронику: не спросит ли чего.

Но Вероника не любопытна. Она серьезна, как все это время после случившегося на кладбище. Вокруг рта глубокие морщины, глаза неподвижны, будто лишь недавно увидела мир во всей его непостижимости. В волости поговаривают, что невеста Лачплесиса бывает прямо не в себе. Иной раз Вероника в самом деле странно ведет себя. Разговаривает с кем-нибудь, а как бы и не слушает его. Прямо в глаза грубости говорила Курситису, волостному старшине, ксендзу, а те даже не осмелились одернуть ее.

— У меня к тебе только одна просьба, — колеблясь, сказала Анна. — Видишь… Мне не хотелось бы, чтобы кто-нибудь узнал, что я ходила куда-то. Потому — встретишь кого-нибудь, спросит тебя кто… Скажешь, что я все время была с тобой, тут же, поблизости.

— Скажу, — безразлично кивнула Вероника и склонилась к корзине. — Пристанет кто, скажу: отделилась, пошла искать место, где ягод побольше.

— Куда ты думаешь сейчас повернуть?

— Придется в конец Большого острова.

— Ну так я тебя там буду ждать.

— Буду там, пока ты не вернешься.

Когда Анна прошла уже несколько шагов, Вероника окликнула ее:

— Аня!

— Да?

— Погоди… У тебя почти пустая корзинка, — сказала она, подойдя. — Дай я своих подсыплю.

— На что это?

— Для людей. Если корзинка полная, подумают, несешь продавать на станцию или в местечко.

— Вероника, ты…

— А что? С полной корзинкой можешь смело идти.

— Вероника, милая! (Господи, эта женщина уже успела так далеко заглянуть!) Я, право, не представляла себе, что ты…

— Мы многого чего не представляли себе, — ответила Вероника, уставясь туда, где болото сливалось со свинцово-серым горизонтом. — Мой покойный Сильвестр научил меня думать. Иди, не медли!

Анна прыгала с кочки на кочку. Задержалась она… надо поторапливаться. Земля раскисла от ливней. Ноги на полевой тропинке облипли глиной, отяжелели, словно свинцом налились. К тому же Анна обула неуклюжие ботинки военного времени, со страшно толстой, залатанной подметкой. Приходилось то и дело вытирать ботинки осокой и мхом на меже. Времени оставалось в обрез. Еще надо было перейти поля Тейцанов и лесок у села Куки.