Деревня Пушканы - [16]

На Большом острове пушкановцы бывали довольно часто. Ходили за липовым лыком, за лозой, по орехи, ягоды и еще косить сено. Не на самом острове, конечно, его клеверные просторы принадлежали ксендзу и лесничему, а вокруг острова, на местах, поросших осокой, мать-и-мачехой и кувшинками. Скошенную или, как говорили сами косцы, «срубленную» болотную траву пушкановцы несли на сушу. Иной раз, попав под хорошее настроение господ, бедняки выпрашивали позволения сметать стожок накошенной осоки на острове. В деревню ее перевозили зимой, в морозную пору. Если, разумеется, нехватка корма не вынуждала семью косца доставить укос прямо в хлев.

Насколько помнят люди, на болотных островах часто скрывались от преследователей беглецы. Во времена дедов здесь прятались грабители, снабжавшие гибнущих порою от голода крепостных панским хлебом и другой снедью; после польского мятежа на островах скрывались от царских солдат повстанцы, после пятого года там прятались вырубщики панских лесов. В войну там спасали от реквизиции скотину и хлеб. После падения Советов сюда уходили не успевшие отступить красные стрелки и вообще сторонники советской власти.

Болотные острова также использовались как дороги. Во времена войн. Так в восемнадцатом году островами отходили на восток русские войска, а в девятнадцатом, на Рождество, Юстин Бирзак провел красноармейский отряд в тыл белым. Красные до последнего человека истребили сброд из курземского баронья и русских беляков. Только когда в Бирзаки ворвались грохочущие бронемашины ландесвера вместе с полуротой головорезов барона Таубе, красные оставили деревню. Отступили той же дорогой, что пришли, — по Моховому болоту. Стреляя им вслед, белые разворотили полболота — воронки от снарядов, точно колодцы, зловеще чернели на снегу до самого Большого острова. На болоте, сраженный пулей, остался проводник красных Бирзак. Потом белые судили и расстреляли его родственников.

Моника подошла и поставила рядом с Анной корзину.

— Устала как собака, пока искала тебя… — Моника тяжело дышала. — Не могла поаукать?

— Но, Моня, ты же сама… Ей-богу…

— Ей-богу, ей-богу, я никуда в другой раз с тобой не пойду.

Моня уселась на кочке поодаль от орехового куста, обхватила руками коленки, уставилась не то на облака, скользившие по горизонту, не то на купы деревьев, видневшиеся за Пушканами, и молчала. Молчала и Анна.

Но долго ли просидеть как немым?

— Моня!

— Что? — отозвалась девушка, но головы не повернула.

— Моня, не будем дуться друг на друга.

— Мы и не дуемся.

— Хотела поговорить с тобой по душам…

— Поговорить по душам?

— Знаешь, хочу уйти из деревни.

— Куда?

— По свету.

— По свету пойдешь… Ты ни света не знаешь, ни людей.

— Но и так жить я больше не могу.

— Как — так?

— Мои в школу меня не пускают, насильно дома держат…

— Насильничать в природе человека, — вздохнула Моника.

— И против этого ничего сделать нельзя?

— Ты слишком не воображай. Я пыталась. Отбивалась, когда студент Дижвавар накинулся на меня. Пожаловалась в суд. А его там правым признали, меня же — виноватой. Будто сама ему навязалась. Он еще на меня в суд за оскорбление чести подал.

— Моня, ты! — Анна вскочила и в растерянности замолчала.

Да что тут скажешь?

Но тут же девушкам показалось, что за ближним кустом будто скользнула тень.

— Моня… там кто-то ходит…

— Где?

— Вон за тем кустом.

Девушки на носках приблизились к кусту. Раздвинув листву, показался парень и, согнувшись, направился к чаще.

— Эй! Кто такой?

Парень присел, словно его хватил удар, остановился. Повернул к девушкам лицо. И тут Анна чуть не вскрикнула от удивления. Перед ней был один из трех юношей, которых она приметила в воскресенье в церкви. Это он о чем-то разговаривал с двумя остальными, когда она забралась на телегу и заснула на солнышке. Тот самый смуглый парень.

— Чего тебе тут надо? К нам подкрадываешься? — спросила Моника.

— Я не подкрадываюсь. Я… пробираюсь с той стороны.

— Скрываешься?

— Скрываюсь. За мной гонятся.

— Кто же?

— Ну те самые, с ружьями которые. — Парень огляделся. — Волдис Озол и другие.

— Ты… из лесных братьев? — уже совсем тихо спросила Моника.

— Не твое это дело.

— А это ты напрасно. Мы тебе можем помочь.

— Вы?

— Да, мы… Аня, ты останься тут и задержи их, если припрутся. Нагороди им что-нибудь и задержи! А ты, — обратилась она к незнакомцу, — скинь пиджак, сними шапку! И возьми мою корзинку! Пошли! Только побыстрей!

Анна развязала соскользнувшую косынку и принялась вытряхивать ее. Почему-то перестали слушаться пальцы. Оказалось, что она больше не в состоянии сложить собственную косынку.

В чаще со стороны Даугавы затрещала ветка. Раз, другой. Да, это они: Волдис Озол и незнакомый Анне худощавый человек с узким лицом и лохматыми усами. Волдис Озол в зеленой шапке, на отворотах пиджака — блестящие дубовые листья, другой — в темной фуражке. Оба при ружьях.

— Эй, ты! — крикнул худощавый.

— Что такое? — Анна ухватилась за корзину.

— Что делаешь тут?

— Ягоды собираю.

— И еще что?

— Больше ничего.

— Так, так… — протянул худощавый. И вдруг оглушительно завопил: — Врешь! Бандитка ты!

— Постой, постой! — вмешался Волдис Озол. — Аня моя соседка, Анну я знаю. Поговорим разумно! Анна, — торжественно начал он, — смотри мне прямо в глаза и отвечай без уверток: ты не видела тут чужого человека?