Деревия. Одиссея историка Улетова - [24]

— Да, начальник, если уперся рогом…

Договорить не успел…

— Я тебе, гнида, сучье отродье, не «начальник», а господин старший урядник! — что есть мочи в неистовом запале пушечным ударом закатал в зубы, сшиб с ног и пошел, пошел мутузить под ребра тяжелыми коваными сапогами…

Искры из глаз, вот-вот хрустнут ребра; в ушах перезвон… на знакомый с детства мотив: «Родился я в Ростове гоп со смыком…»

*****

— Петр Андреевич, ну зачем же вы так, — ни весть оттуда предстал франтоватый — аккуратный проборчик, щеголеватые усики — не дать ни взять… господин.

— А что прикажете делать?! Упорствует!!

«Это шо еще за фраер», — подумал Васька Клыков, сглатывая кровь… а в ушах продолжало звенеть: «…ремеслом я выбрал кражу, из тюрьмы я не вылажу, и тюрьма тоскует без меня…».

*****

Васька Клыков по кличке Клык рос как степная трава…

Отца не помнил, мать с утра до ночи горбатилась на фабрике. Жили по средствам, то бишь нищенствовали, вопреки всем заверениям о неуклонном повышении народного благосостояния и прочей официальной туфте.

В «ремеслухе» стал подворовывать, попивать водочку, играть с хлопцами на интерес в буру на хазе. Вступил в СБ — «союз блатных», чтоб не мытьем так катаньем… поприличней одеться.

Ну и завертелось, пошло-поехало, от стояния на стреме и мелких делишек — к крупняку.

Сильные руки ухватили как котенка за шкирятник, подняли, усадили на табурет, обтерли холодным полотенцем лицо, сунули под нос вату с резким запахом. Привели в чувство.

*****

«Ну-с, Васенька на этот раз раскрутил ты себе по полной и грозит тебе, соколик, долгая, может быть и бессрочная каторга», — «франт» словно желая посекретничать, наклонился, чуть ли не к самому уху, дыхнув ароматом доброго коньяка.

«Затеяли игру в “доброго” и “злого” следователя», — подумал Клык.

— Петр Андреевич, попрошу, оставьте нас, — благовоспитанно буркнул «добрый» «злому».

— Ну, как знаете-с, — с тщательно скрываемым облегчением вздохнул тот. — Что ж, честь имею! — молодцевато козырнул поставленным жестом бравого служаки и удалился.

«Добрый» держал театральную паузу, изучал подопечного немигающим взглядом умных, волевых очерченных морщинками глаз. На вид ему лет сорок или около того виски подернуты сединой, на носу интеллигентные очечки типа пенсне. Сам из себя весь такой аккуратненький: безукоризненной белизны накрахмаленная до хруста сорочка, узенький черный галстук, приталенный пиджак. Остроносые щегольские ботинки блестели даже в полумраке. Был он сразу видать в своем деле мастер.

*****

— Да, Вася плохи твои дела, — продолжил, наконец, со вздохом и каким-то искренним родительским сочувствием «щеголь». — Однако давай познакомимся. Правда, о тебе я уже много чего знаю… неожиданно протянул руку: Кряженцев Герман Владимирович — штабс-капитан третьего отделения собственной господина верховного атамана канцелярии.

«Шо за… вроде по политической части ни каких дел не имел, — ошеломленно подумал Василий и вяло сунул ладонь. — Да, в натуре под добряка молотит…».

А тот словно прочитал Васькины думки.

— Ты вот меркуешь, что мы тут с Петром Андреевичем комедию ломаем. Он, вишь, ты, злой, а я добрый. И сейчас я буду тебя обрабатывать, чтоб ты, как у вас там говорят, заложил или сдал своих товарищей в обмен на, так сказать, смягчение участи.

Можешь не беспокоиться — не этого я от тебя добиваюсь. Но не буду скрывать, предложить хочу, — тут он снова сделал краткую паузу и заговорщицки, чуть торжественно, продолжил — Послужить государю-императору…

Васька недоуменно мотнул чубатой головой — послышалось что ли… Где он, Василий Клыков, а где государь-император?!..

Герман Владимирович явно ожидал такой реакции, и четко проговаривая каждое слово, еще раз произнес: ПОСЛУЖИТЬ ГОСУДАРЮ.

В голове у Васьки закрутился-завертелся волчок: и чем это он шпаненок может служить… верняк фараон мутит… какой-то хитрый прием…

А тот продолжал и говорил по-отечески ласково.

— Ты ведь казак, Василий, хоть и заблудший, помни об этом; казаки всегда за веру, царя и Отечество радели.

— Ну, это с какой стороны посмотреть, — воспрял вдруг Васька, — Стенька Разин да Емеля Пугачев за волю бились…

Кряженцев пропустил мимо ушей или сделал вид, что не услышал.

— Устал народ от комуняк, по всей большой России стон и ропот, — сказал он со скорбным вздохом, — настал, пробил час, жаждет народ царя.

— Да, вы уж почитай сто лет, как царя возвернуть мечтаете, а он сидит себе на Аляске и в ус не дует…

— Ты, я вижу, парень не дурак и политически, как там говорят у НИХ, подкован. Вот только если и завернуты у тебя мозги малость налево, придется их развернуть. Да чаю мозги у тебя как белый лист бумаги. Ты есть безыдейный громила, и такие нам как раз нужны.

*****

Васька ни как не мог взять в толк.

— А шо делать-то, делать-то што? — наконец выдавил он.

— О, я слышу слова не мальчика, но мужа! А делать тебе придется то, что ты хорошо умеешь. Воровать!

В голове Васьки померкла и снова зажглась лампочка…

— Ну, это, так сказать, легенда, надеюсь, понимаешь, о чем я?

— Не совсем…

— Ладно. Растолкую, — заговорил Кряженцев уже похолодевшим тоном и как по нотам. — Засылаем тебя в Комунию под видом заезжего ростовского ворюги; наши урки катаются туда на гастроли — через все кордоны продираются, ну да ты сам знаешь. Там сколачиваешь устойчивую преступную группу, именуемую шайкой. Привлекаешь в ряды заводскую шпану из несознательных молодых рабочих, что днем на заводах, а вечером и по выходным не прочь выпить и похулиганить…