Деревия. Одиссея историка Улетова - [20]

Укоренилась в Киеве и вера Христова, вознесся храм со звонницей — в ней бочкообразный колокол, на который смотрели сперва, как на диво. Воздавали хвалу Творцу иноземные купцы и немногочисленная местная паства в деревянном высоком тереме-башне, строгими очертаниями напоминавшем об аскетизме первых христиан.

Минуло несколько зим, прежде чем киевляне-язычники оценили мощь колокола как коммуникативного средства.

Перезвон его возвещал теперь не только о церковном, но и о делах мирских, державных: о приезде князя и дружины из полюдья, о прибытии послов и купцов, именитых гостей…

Но колокол бы один. А потому подхватывали набат дуды и колотушки, а затем и костры, разнося вести на сотни верст. Или, наоборот, с дальних рубежей огнями на вежах передавали о движении гостей незваных — и оповещал люд киевский медный язык.

*****

Княжий двор ждал хозяина, и, казалось, стал еще шире.

А как иначе вместить целое полчище — навскидку под тысячу, а может и более, вооруженных мужей. Да, почти все при оружии: у кого-то оно поплоше, у кого и получше, есть и те, у кого меч, щит, копье, шелом красноречиво говорили об изрядной зажиточности владельца.

Между тем, в хаотичной толпе наблюдалось осмысленное брожение: скопище мало-помалу приобретало характер строя.

Вот и мои держались кучкой; о чем-то оживленно переговаривались, завидев меня, призывно замахали руками.

Их встревожено-радостные лица, а также полная боевая экипировка побудили задать вопрос.

— Что се деется?

— Князь рать собирает, смотреть будет, — выпалил Бурелом.

— Видать скоро выступаем… скорей бы… уж опостылело торчать здесь … наперебой подхватили другие.

«Началось, вот оно! Страшно и весело!», — как писал некогда Лев Толстой… о Бородинской битве.

*****

Ринулся в оружейную комнату и уже через пять минут, облаченный в доспехи, во всеоружии стоял во главе десятка.

Зброю, вверенную нам, содержали исправно. Наточили секиры и мечи. У кузнеца княжьего двора подремонтировали деревянные обитые железом щиты, подогнали по размеру кольчуги-безрукавки.

На правах отца-командира построил своих молодцов в шеренгу, осмотрел беглым взглядом; кое-кому приказал подтянуть ремень — так и хотелось, на манер заправского старшины, гаркнуть: «Равняйсь! Смирно! В колонну по два становись!»

Да ведь не поймут…

Выдвинулись расхлябанным подобием клина; впереди нас и позади, позвякивая оружием, и бодро матюгаясь, шествовали такие же отряды.

Строевой смотр проводился традиционно на обширной поляне за княжим двором-градом.

Поле не пустовало: линия червленых больших щитов рассекла его вдоль — бусинками поблескивали шлемы, издали были приметны и черные иглы копий, и длинные «норманнские» мечи.

А по флангам четкого спаянного строя — три конных дружины, словно сжатые пружины готовы вмиг развернуться в разящую, сметающую головы ворогов лаву.

Ополченцам определено было место супротив княжьего войска — будто предстояло нам померяться силами в жестокой сече.

Но не для этого строит нас степенный тысяцкий17 — в ровную линию-шеренгу растянулись споро; смурной «ветеран» не из тех, кто говорит второй раз. Под гипнозом тяжелого взгляда разбитное воинство притихло; полк застыл, чувствуя торжественность момента.

*****

Князь Игорь показался внезапно — откуда не возьмись, ворвался на белом скакуне. Был он облачен в ратный, как и у простого дружинника, доспех, лишь отделанный золотом шлем выделял его среди прочих.

Тут же показался и еще один всадник. Верховые съехались посереди поляны, остановили коней, но спешиваться не стали. Затеяли разговор.

— Кто это? — спросил я полушепотом Бурелома.

— Свенельд, воевода варяжский, — также в полголоса сообщил он. — Среди пешцев, варягов — добрая половина; некоторые, что недавно в Киеве еще и языка нашего не разумеют. Трещит он с ними по-своему.

Игорь и Свенельд встретились не для краткой беседы.

Ну а я принялся рассматривать всю короле… пардон княжескую рать.

Пешая дружина представляла собой подобие регулярной армии. Одинаковые длинные каплевидные щиты, однообразные шеломы, кольчуги. Копейщики чередовались с мечниками: в общем, расклад был таков: копейщик, мечник, снова копейщик, мечник, за ними лучник, после лучника — снова копейщик, мечник…ну и так далее.

А вот конница являла, куда большее разнообразие.

Расположившееся в центре подразделение со всей уверенностью можно отнести к тяжелой кавалерии. Чувствовалось византийское влияние: всадники вооружены и экипированы наманер катафрактариев18: мощные доспехи, из вооружения длинные копья и мечи, кони защищены кольчугой и броней.

Остальные два конных корпуса явно принадлежали к кочевому степному миру.

По правую руку ни дать не взять «орда»: длинные стеганые халаты с нашитыми металлическими бляхами, кривые сабли, луки и несколько колчанов для стрел. Скуластые смуглые лица, узкие жадные до крови глазки, тонкие усики, жидкие бороденки. На головах маленькие «азиатские» шлемы, а у кого-то отороченные мехом высокие шапки.

А вот степняки, расположившиеся по левую руку, относились, видимо, к скифо-аланскому миру, вернее, к тем его осколкам, что, быть может, во время оно еще обретались в причерноморских степях.