Дьеп — Ньюхейвен - [7]

— Как это понимать? — вскричал я. — Я что же, арестован?

— Ну, это слишком сильно сказано, мистер Миллер. Констебль устроит вас на ночь, а наутро посадит на обратный пароход в Дьеп. — И он опять двинулся к выходу.

— О'кей, — сказал я. — Но вы меня еще увидите — может даже, на следующей неделе.

Констебль подошел ко мне и взял меня за локоть. Я побледнел от гнева, но сжимавшая локоть рука была столь внушительна, что спорить было бесполезно. Это была рука смерти.

По дороге я очень доходчиво объяснил констеблю, что мой чемодан отправлен в Лондон и что в нем моя рукопись и другие вещи.

— Не беспокойтесь, мистер Миллер, — проговорил констебль тихим, уверенным голосом. — Сюда, пожалуйста, — добавил он, и мы направились на почту. Я дал ему всю необходимую информацию, и он своим тихим, спокойным голосом заверил меня, что утром, рано утром я получу обратно все свои вещи в целости и сохранности. По его тону можно было заключить, что это человек слова. Я почему-то сразу же проникся к нему уважением. И тем не менее мне хотелось, чтобы он отпустил мою руку. Я же не преступник, черт побери, и потом, даже если б я хотел дать деру, куда мне бежать? Не в море же прыгать? Однако спорить с ним было, как уже говорилось, совершенно бесполезно. Он принадлежал к числу людей, которые неукоснительно выполняют приказ, и достаточно было посмотреть на него, чтобы понять — обучен он, как сторожевой пес. Констебль мягко, но решительно вел меня в «места лишения свободы». Чтобы попасть в камеру, нам пришлось пройти целую анфиладу пустых, угрюмых комнат и коридоров, и каждый раз, когда мы открывали следующую дверь, он останавливался, доставал связку ключей и тщательно запирал предыдущую. Это производило впечатление. Что-то в этом было даже увлекательное, смешное и жуткое одновременно. Один только Бог знает, что бы он сделал, будь я действительно опасным преступником. Думаю, он бы первым делом надел на меня наручники. Наконец мы добрались до камеры, представлявшей собой большую, мрачную, плохо освещенную комнату. Насколько я мог разглядеть, здесь не было ни души, только несколько длинных пустых скамеек.

— Вот здесь и заночуем, — сказал констебль тем же тихим, ровным голосом. Было в этом голосе даже что-то нежное. Мне он начинал нравиться. — Вон там умывальник, — добавил он, указывая на дверь у меня за спиной.

— Без мытья я обойдусь, — сказал я. — А вот справить нужду не помешало бы.

— Это здесь, — сказал констебль и, открыв дверь в нужник, включил свет.

Я вошел, спустил штаны и сел на унитаз. Когда же через минуту я поднял глаза, то, к своему изумлению, обнаружил, что констебль сидит на табуретке перед самой дверью. Я бы не сказал, что он наблюдал за мной, но одним глазком, как говорится, посматривал. У меня моментально парализовало кишечник. «Это уж слишком!» — возмутился я и решил, что надо будет об этом написать.

Застегивая штаны, я выразил констеблю свое недоумение, однако тот воспринял сказанное вполне добродушно и объяснил, что это входит в его обязанности.

— Я обязан не спускать с вас глаз, пока не передам из рук в руки капитану, — сказал он. — Таков приказ.

— А что, бывает — убегают? — поинтересовался я.

— Не очень часто. Но сейчас, знаете ли, дела обстоят неважно и многие пытаются проникнуть в Англию всеми правдами и неправдами. Приезжают к нам работу искать.

— Понятно, — сказал я. — Черт-те что творится.

Я шагал взад-вперед по большой темной комнате. Неожиданно меня стала пробирать дрожь. Я подошел к широкой скамье, где лежало мое пальто, и накинул его себе на плечи.

— Хотите, я затоплю камин, сэр? — вдруг спросил констебль.

Его неожиданный вопрос пришелся как нельзя более кстати, и я сказал:

— Не знаю даже. А как вы? Вы тоже были бы не прочь погреться у огня?

— Не в том дело, сэр, — сказал он. — Вы ведь имеете право на камин.

— Черт с ним, с моим правом! Весь вопрос в том, не лень ли вам с этим возиться. Хотите, помогу?

— Нет, сэр, в мои обязанности входит разжечь огонь, если вам холодно. У меня ведь только и дела, что ухаживать за вами.

— Что ж, в таком случае давайте разведем огонь, — сдался я, сел на скамейку и стал смотреть, как он разжигает камин. «Надо же. Стало быть, по закону я имею право на камин. Нарочно не придумаешь».

Когда огонь разгорелся, констебль предложил мне полежать на лавке. Он даже где-то раздобыл подушку и одеяло. Я лежал, смотрел на огонь и размышлял о том, как странно все-таки устроен мир. С одной стороны, тебя тащат на аркане, а с другой — возятся как с ребенком. И все, так сказать, в одной книге: как дебет и кредит в бухгалтерском гроссбухе. Правительство — это невидимый бухгалтер, который делает записи, а констебль выступает в скромной роли промокательной бумаги. Если же по случайности ты получишь коленом под зад или тебе вышибут парочку зубов, то это — бесплатно, в гроссбухе такие услуги не фиксируются.

Констебль сидел на табуретке у камина и читал вечернюю газету. Он сказал, что посидит и немного почитает, пока я не усну. Сказал по-свойски, без всякой злобы или иронии. Как же он все-таки не похож на тех двух ублюдков! Совсем другой человек!