Дэнилидиса - непутёвый герой - [7]

  Всю дорогу мы почти молчали, Лангедок наверно от хорошего воспитания, а я - от того, что не мог одновременно следить за дорогой, пытаться не сверзнуться с коня и еще и разговаривать.

  Ближе к вечеру мы стали искать место для привала. К тому времени свою задницу я уже почти не чувствовал, мерно подпрыгивать привык, а потому даже мог принять участие в выборе и анализе предлагаемых нам природой мест для ночлега. Свой выбор мы остановили на довольно уютной и почти идеально круглой полянке; расстояние от центра поляны до ближайших деревьев было шагов двадцать, так что никакая хищная ночная тварюга нас врасплох не застанет и с веток не прыгнет.

   - Привал. - Официально подтвердил правоту нашего выбора Лангедок и ловко спрыгнул на землю, расседлывая и стреноживая своего скакуна.

   - Привал. - Скрипучим эхом повторил я и, кряхтя и сопя, деревянным чурбаном сполз с терпеливого парнокопытного животного, которое имело несчастье стать моим по праву... хм... сильного. Ну как сильного... По идиотски-везучего, конечно.

  Благородный головорез отправился собирать дрова, я же просто грохнулся пятой точкой на землю и стал растирать затекшие мышцы. А мышцы у меня затекли по всему телу. Параллельно я решил проверить карманы своей потертой джинсовой куртки, аккуратно выложив их содержимое на примятую траву перед собой.

  Так, что мы имеем: выключенный сотовый телефон Nokia, темно-зеленую зажигалку Fender, мятую почти полную пачку красного Winston`a, тысяча сто тридцать три рубля купюрами и монетами различного достоинства, пол пачки "Орбита", какой-то рваный чек, слипшиеся крошки и сломанный карандаш. Я с тоской посмотрел на это богатство и сгреб всё обратно по карманам; почему-то не хотелось даже курить, хотя обычно я дымлю как паровоз - видать сказались стресс и напряжение насыщенного дня.

  В общем, пока один готовил место для ночлега, второй самым наглым образом завалился на спину и, не стыдясь, задавил неслабого храпака. Кто этот второй, объяснять, надеюсь, не стоит.

  Совесть за такое наглое поведение стала меня мучить только пять минут после того, как я проснулся.

  Судя по разбитому вдрызг состоянию и окружавшей меня часа три - не меньше. Рядом весело потрескивал костер, невдалеке всхрапывали мирно пасущиеся кони, благородного же, итить его, героя - попутчика (до смертного ристалища) нигде видно не было. Я, кряхтя, встал, чувствуя натруженную боль в каждом атоме своего тела, и поплелся искать в темноте своего горячего скакуна - как - никак надо ведь заботиться о средстве передвижения, причем о живом, расседлать там его, стреножить (хоть слабо представляю, как это), спинку с гривой почесать.

  Выходя за границы из освещенного костром круга, я умудрился споткнуться о заботливо уложенное на моем пути седло и, чертыхаясь, грохнуться немытой рожей в пожухлую траву. Я вообще-то редко ругаюсь, когда вот так вот оказываюсь в партере, но тут меня словно муха укусила. Вскочив с криком "Да твою же, бл...дь, мать!", я что есть силы пнул это гребаное чудо кочевничей мысли, отбив при этом себе ногу, обутую в мягкий, без протекторов кроссовок. Взвыв от досады и обиды, я саданул по проклятому седлу еще сильнее, но уже с другой ноги, предусмотрительно нанося удар пяткой, а не носком.

  Получив маленькую порцию сатисфакции, я пошел искать свою верховую скотину. Однако ж, зябко уже вечерами....

  Конь пасся в шагах десяти от угольно-черной стены мрачных деревьев, глядя на которые, отчего-то предательски холодело сердце.

   - Вот ты где. - Как можно спокойнее и дружелюбнее обратился я к нему. - Жрёшь тут.... Ну как дела у тебя?....

  Я продолжал бормотать всякую приятную чепуху, успокаивая главным образом себя самого, и одновременно чесал животине за ушами, мощную шею под гривой. Прошелся руками по спине и с удивлением не обнаружил никакого намека на седло. Таааак-с.... Чтобы подтвердить свою догадку, я быстро присел перед конской мордой и провел рукой по передним конским же ногам. Так и есть! Обходительный и скромный головорез Лангедок позаботился и о моем транспортном средстве.

  Чёрт! Его ненавязчивая забота начинала раздражать. Я чувствовал себя боровом, которого холят, лелеют и обхаживают только затем, чтобы прирезать к какому-нибудь празднику. В принципе, так оно и было: меня оберегали и вели на какой-то праздник, чтоб при большом скоплении народа прирезать на какой-нибудь посыпанной песком арене.

  От досады я даже хлопнул себя по бедру, злясь на этот придурковатый мир, где встречают не хлебом-водкой, а стальным арбалетным болтом, где тебя берегут только для того, чтобы пустить кишки; на эти деревья, что окружили плотным зловещим кольцом и не пойми, что за хрень они там скрывают; на это темное низкое небо, без единой звездочки, которое так и норовит придавить такого, в принципе хорошего парня, как я; на себя, в конце-концов, что умудрился оказаться не пойми где и не пойми как, а главное - не пойми зачем и что с этим делать...

  Моя особенность в том, что, понимая, что всяким там озлоблением и зубовным скрежетом делу не поможешь, я быстро успокаиваюсь, хоть и продолжаю где-то там глубоко внутри конструкции под названием "Я и моё тело с претензией на душу" дёргаться.