Деникин: За Россию — до конца - [57]

   — А что он говорил? Убей меня, не помню.

   — А говорил он вот что: «Думаете ли вы, что, если бы Лаура была женой Петрарки, он писал бы ей сонеты всю свою жизнь?»

   — Байрон, конечно, гений, но ведь и гении порой ошибаются, — возразил я. — Если бы я был Петраркой, то писал бы сонеты Лауре, нет, не Лауре — Любе всю жизнь.

Люба прижалась ко мне, обхватив руками, будто спасая меня от страшной опасности.

   — Счастье — это только то, что мы испытываем в этот миг. Миг между жизнью и смертью, — с горечью произнесла она и вдруг заплакала. — Вчера ночью мне приснилось, что я потеряла тебя навсегда.

Успокаивая и лаская её, я старался не думать о связнике...

26

Августовское утро едва начиналось, а генерал Пётр Николаевич Врангель, покинув свой салон-вагон на станции Кавказской, уже скакал в окружении свиты в станицу Темиргоевскую, чтобы принять под своё начало дивизию, командовать которой не далее как два дня назад в Екатеринодаре благословил его Антон Иванович Деникин.

Солнце неспешно, как бы сознавая свою волшебную значимость, подымалось над степью, и травы на курганах, вымахавшие в полный рост, всё ещё зябко вздрагивали от ночной прохлады. Степь, лениво пробудившись на утренней заре, словно кошка ластилась к теплу.

По обеим сторонам полевой дороги нескончаемо тянулись неубранные кукурузные поля, бахчи с арбузами и дынями; застыли, нетерпеливо ожидая солнца, созревшие шапки подсолнухов. На взгорках, где уже пригрело и успела подсохнуть трава, стрекотали кузнечики. В стойком мареве на горизонте призрачно выявлялись очертания казачьих станиц.

Казалось, не было никаких причин для беспокойства, а тем более для тревоги, но Врангель всё ещё был под впечатлением своей недавней встречи с Деникиным.

Деникин принял Врангеля так, как будто уже давно знал и верил, что тот непременно явится к нему и встанет под его знамёна. Врангель всегда завидовал этому непостижимому спокойствию, железной выдержке Деникина, хотя в душе и не любил людей подобного склада: ему нравились люди типа его самого — взрывчатые, динамичные, неудержимо рвущиеся к своей цели.

Врангеля раздражал взгляд Деникина — настороженный, цепкий, нацеленный как в момент выстрела. Этот взгляд уже с первых мгновений не предвещал ничего доброго для их будущих отношений, ибо был пронизан откровенным недоверием и подозрительностью.

   — Безмерно рад, милейший Пётр Николаевич, вашему прибытию и желанию вашему послужить нашему делу. — Слова, которые Деникин произносил внешне спокойно, плохо вязались с искренностью, поскольку тон, которым они произносились, входил в явное противоречие с их сутью. — Прекрасно знаю ваши способности как военачальника, не раз раздумывал над тем, как их употребить с максимальной пользой, учитывая наши ограниченные в смысле наличия высоких должностей возможности. Вы же, надеюсь, не хуже меня осведомлены, что войск у нас пока маловато, и потому выбор крайне невелик.

Врангель насторожился: дурные предчувствия его не обманули: вместо того чтобы занять соответствующий своему военному таланту высокий пост, он, кажется, будет у Деникина на побегушках. Он заговорил, стараясь произносить слова с горделивым достоинством:

   — Думаю, ваше превосходительство, вы прекрасно знаете, что в семнадцатом я командовал кавалерийским корпусом. Вполне возможно, что вы, как человек, целиком поглощённый спасением России, могли и запамятовать, что в четырнадцатом я был всего лишь эскадронным командиром. Льщу себя праведной надеждой, что с того времени военные способности мои не настолько потускнели, чтобы мне не могли доверить всё тот же эскадрон.

Врангель произнёс всё это не переводя дыхания, внимательно следя за тем, как реагирует на его слова Деникин. Он понимал, что эта тирада не может быть расценена иначе чем выпад человека, претендующего на достаточно высокую должность.

Слушая его, Деникин основательно встревожился. «Этот ради своей карьеры пойдёт на что угодно», — недобро подумал он, пытаясь скрыть неприязнь, которую вызывало у него по-лошадиному удлинённое породистое лицо Врангеля.

   — Ну уж и эскадрон! — усмехнулся Деникин, но острые, с отблеском стали глаза Врангеля тут же погасили не к месту прозвучавший смешок. — Скажете тоже, Пётр Николаевич, — с укоризной добавил Деникин и закончил уже сухо и кратко: — На дивизию согласны?

   — Ваше предложение, дорогой Антон Иванович, делает мне честь. — В словах Врангеля прозвучала явная лесть. — Буду счастлив сражаться под вашим командованием!

Однако по тому, как впалые щёки Врангеля заполыхали жарким румянцем, Деникин понял: наверняка рассчитывал не менее чем на корпус. Деникин воспринял лесть без воодушевления: он слишком хорошо знал ей цену.

   — Попрошу вас, Пётр Николаевич, нанести визит Ивану Павловичу Романовскому. Он введёт вас в курс дела, — поднялся, показывая, что аудиенция закончилась, Деникин.

Врангель, во всех случаях жизни стремившийся быть хорошо осведомленным, заранее многое узнал о Романовском. Правда, биографические данные начальника штаба его мало интересовали. Более всего привлекало то, что Романовский был не просто сподвижником, но