Деньги пахнут кровью - [14]

На кухне за старым столом с потертой и исцарапанной столешницей, сидел татуированный мужик лет 50-ти в серой от грязи майке и клубком спутанных волос, кокетливо выглядывающих из выреза на груди. Рядом с ним стояла ополовиненная бутылка «Пшеничной», давно не мытый стакан и тарелка с нарезанными кружочками маринованного огурца.

«Точно шалман», — констатировал я, — «Вот же ж, млять, чего же мне так не везет?!».

— Пашенька, ну нельзя же днем уже за бутылку браться! — начала воспитательную работу родительница. — Тебе же ночью на смену идти, а ты пьешь уже.

Мужик молчал, тупо уставившись глазами в стол. Икнул, брызнув слюной на стол. Затем поднял голову и увидел меня. Выражение лица стало более осмысленным. Губы алкаша растянулись в улыбке.

— О, Миха. Выписали уже? Садись, выпьем! — протянул ладонь поклонник «зеленого змея».

После короткого колебания я решил всё-таки пожать руку жертве алкоголя.

А мать, пользуясь тем, что внимание любителя водки отвлечено, попыталась схватить бутылку с живительной влагой.

— Ты чего? — мужик быстро цапнул драгоценный сосуд, разразился матерной тирадой и замахнулся.

Хватаю его за запястье.

— Не надо. Поднимать руку. На мою мать, — советую Паше.

— Правильно Миша, молодец, — поддержала меня довольная Петровна, — Никак за ум взялся! Не давай пить этому ироду! Совсем уже с ума сошел!

Отечная морда мужика налилась кровью. Он попытался схватить другой рукой кухонный нож, лежащий на столе. Резко толкаю его плечом, и приподнявшийся со стула Паша падает грудью на стол. Нож, до которого он чуть не успел дотянуться, улетает на пол. Бутылка с грохотом падает, орошая стол и коричневый, местами вздыбленный линолеум прозрачной влагой.

Приходится скручивать, взревевшего мужика, заламывая руки за спину.

— Куда его тащить? — спрашиваю у матери.

— Сейчас, Миша, сейчас, я комнату открою, — засуетилась родительница.

Тело брыкается, но как-то вяло. Мычит нечленораздельно матюки, но я уже вытаскиваю его в коридор. Мать дрожащими руками вставляет ключ в одну из комнат и распахивает дверь. Затаскиваю алкаша в помещение и укладываю на диван. Он пытается встать, но легким толчком в грудь, снова отправляю его в горизонтальное положение.

Паша, поняв что встать не получится, сворачивается в клубочек, подтягивает подушку к себе и моментально засыпает, радуя нас могучим храпом.

Утираю пот, дышу как будто после марафона, сердце чуть не выпрыгивает из груди, отстукивая барабанную дробь о грудную клетку.

— Сыночка, с тобой всё в порядке? — обеспокоенно спросила мама, заметив мое состояние.

— Нормально. Просто ещё не совсем восстановился после больницы, — успокаиваю родительницу.

— Может, пойдешь, полежишь в своей комнате?

«Если бы я ещё знал, где она находится».

— Так у меня ключей нет, — отвечаю я, — Как я туда пройду?

— Сейчас я открою, — засуетилась матушка, доставая из сумочки связку ключей, — пойдем.

Вежливо пропускаю родительницу вперед. Выходим в коридор. Следующая дверь оказалась моей комнатой. Захожу за матушкой и осматриваю помещение, где мне предстоит жить некоторое время. Кровать с железной сеткой. Матрас аккуратно заправлен одеялом. На нем лежит подушка в белоснежной накрахмаленной наволочке.

— Я к твоему приезду постельное белье постирала, — сообщает матушка.

— Спасибо, мамуль.

Продолжаю осмотр комнаты. Всё остальное производит удручающее впечатление. Затертый красно-коричневый ковер на стене, убогий половичок с расползающимися во все стороны нитями. У окна покорябанный письменный стол. На столешнице лежит мутное оргстекло. Под ним несколько фоток и какие-то обложки журналов. Сбоку от стола, плакат с грудастой красоткой в откровенном бикини. Там же небольшой шкаф со старыми книгами.

«Мда, бомжатник, бомжатником», — делаю вывод. — «Живу в коммуналке, папаша — алкоголик и моральный урод. Предыдущий хозяин тушки — отсидевший уголовник. Полный букет для последующей деградации. Как там великий Карла Маркс говорил? Бытие определяет сознание? Значит надо срочно что-то делать, менять условия, выходить из этой среды. Кстати, а Паша, точно мой папаша? Сынком он меня не обзывал вроде, а когда матерился, орал мамаше «твой щенок». Надо проверить».

Разворачиваюсь к матери.

— Мать, а чего это папаша такой буйный сегодня?

— Какой папаша? — недоумевает она, а потом в глазах мелькает искорка понимания, — а ты о Пашке что ли? Чудно, раньше ты его папашей никогда не называл.

«Понятно, скорее всего, отчим. Надо фотки посмотреть старые, чтобы понимать, что к чему».

— Ладно, мамуль, пойду я, на улицу, продышаться хочу. Закис в больнице совсем.

— Миш ты же не ел ничего. Давай я макароны разогрею, поешь и пойдешь, — предлагает родительница.

— Не, ма, я потом. На свежий воздух хочу.

— Иди, — матушка растеряно смотрит на меня, — только со своими дружками не якшайся больше. Один раз они до тюрьмы тебя довели. Да и не выздоровел ты как следует.

— Опять двадцать пять. Мам, я же обещал. Сколько раз можно из пустого в порожнее переливать?

— Хочется тебе верить, — вздыхает родительница, — Ладно, поживем-увидим, а пока вот, возьми.

Она снова достает свою кошелку, роется в ней и протягивает зеленоватую «трешку».