Денежная история - [9]

— Да, выкручиваться надо, — опять вздохнул хозяин кабинета.

— У-у! — застонал я. — Растравил ты меня. Давай скинемся, возьмем еще. Хочу нажраться.

— Давай. Но давай без истерик, ладно? — помаргивая, отвечал редактор Перевалов.

Я вышел из издательства, направляясь в ближайший «комок».

* * *

И поспешно вошел в нашу спальню, где в кроватке плакала моя Маша.

— Ну, что ты? — склонился я над ней. — Что случилось, малышка?

И уже поднимал на руки, целуя в горячий лобик, и уже привычно, склонив к ней лицо и нежно что-то приговаривая, расхаживал туда-сюда по комнате между окном и дверью, мимо тахты и бельевого шкафа, по проверенному пути… Она затихла, опять доверчиво уснула. Я осторожно положил ее в кроватку и вернулся на кухню.

Ольга сидела за кухонным столом и тасовала, раскладывая по кучам купюры разного достоинства, словно раскладывала пасьянс. Губы ее шевелились.

— Это сюда… это сюда… — как в бреду, приговаривала она. Вскинула на меня глаза. — Ну что?

— Температурит еще. Я звонил из автомата в поликлинику. Врач к двенадцати придет.

— Ага. Хорошо. Сколько мы должны Савостиным?

— Пять.

— А Ершовым?

— Три вроде бы.

— А в редакции ты сколько должен?

— Об этом пока забудь. Сам отдам с получки. — Я повалился на табурет рядом с ней. — Ты сразу отложи на дорогу. Тридцать тысяч в один конец.

— Господи, такие деньги за билет… ужас какой-то! Чтоб он пропал, твой Ельцин! — вдруг вспылила Ольга.

— Не пори чушь. Не скули. Не будь бабкой-пенсионершей.

— Но это же грабеж!

— Подумай лучше, что себе купить из одежды. Теща меня не поймет, если приедешь полной оборванкой. Проклянет.

— Господи, а то она не знает, как мы живем! Мне ничего не нужно. А вот ты жутко обносился. Туфли совсем развалились.

— Не вздумай купить, — жестко сказал я. — Запрещаю. Развалятся окончательно, сплету лапти. Или в домашних шлепанцах буду ходить.

— Ох, Андрей, еще за квартиру надо заплатить, за свет. За три месяца.

— Заплачу. С зарплаты.

— Послушай… — Она жалобно сморщилась. — А может, нам все-таки не надо лететь?

Я сквозь зубы выругался.

— Какого черта! Опять! Мы же решили.

— А как ты тут будешь один? Я же там изведусь.

— Не изведешься. А я перебьюсь. Мне одному много не надо. Хлеб, заварка, курево. Все!

— Я ведь только ради Машеньки, ты понимаешь? Мама все-таки врач. И вообще…

— Что вообще?

— Я подумала… Ты только не сердись, ладно? Может быть, уговорить маму, чтобы она хотя бы год понянчилась с Машей? А я бы вернулась и… — Она не договорила под моим взглядом. Глаза ее вдруг оплыли слезами. Я поспешно притянул ее к себе и поцеловал в щеку.

— Помалкивала бы! Какая из тебя кукушка! Ты же без Маши дня не проживешь.

— Да… правда.

— Запрещаю об этом думать.

— Хорошо… больше не буду.

— Гони деньги на билет. Паспорт гони, — потребовал я.

— Как? — испугалась Ольга. — Ты сегодня хочешь купить?

— Да. На ближайшее число. А то не заметим, как промотаем.

Она глубоко вздохнула, подчиняясь, и опять взялась за свой денежный пасьянс, а я, пристроившись на углу стола, пил горячий чай с пряниками — и то ли он слишком горячий, то ли слишком крепкий… какие-то спазмы перехватывали горло. Не мог я смотреть на свою жену, на эту нищенку, внезапно, на краткий миг разбогатевшую. Ничтожеством себя ощущал. «Кумиров, — думал, — ничтожество, неужели не можешь обеспечить своим близким счастливую, спокойную, неунизительную жизнь?» И с ненавистью смотрел на хрустящие бумажки в руках Ольги, эти зримые символы благополучия и всевластия.

— Вот, — вздохнула она. — Это на билет.

— Давай еще на продукты, — очнулся я, словно из глубины всплыл на поверхность.

— Сколько?

— Почем я знаю, сколько! Ну, пару тыщ. Ну, три. Ну, четыре.

— Хлеба не забудь купить.

— А еще что?

— Ну, может быть, картошки. У нас кончилась. Масла нет. Луку. Молока.

— Яйца? — подсказал я. — Курицу-курву? Колбасу?

— Да, пожалуй. Позволим себе, да?

— И бутылку пива для главы семейства, — сказал я вставая.

— Конечно! Хоть две.

Я вышел из кухни чуть не со слезами на глазах — до того растравили, разволновали эти нищенские подсчеты…

* * *

В «комке» меня обслужили быстро, вежливо, на высоком уровне. Затем пошла черная гульба, давно позабытая, с приглашением приятелей из телерадиокомитета и забредших в издательство авторов.

* * *

— Кумиров, признайся, ты вчера крепко поддал? — проницательно спросила бесподобная Радунская на следующий день. Была она в какой-то новой кофточке, нарядная, как елочная игрушка.

— С чего взяла? — огрызнулся я.

— Думаешь, не видно? Не ходи по кабинетам, не дыши. А то нарвешься на шефа.

Какая заботливая, надо же! Может, в самом деле пригласить ее в гости, чего она упорно добивается? Но меня лишь передернуло от этой мысли. Никакого плотского вожделения… странно, очень странно. Импотенция, подумал я с кривой усмешкой, на почве авитаминоза и неврастении. Впору устраиваться на должность евнуха в какой-нибудь публичный дом.

И скрипнул зубами от какой-то тяжелой ненависти к себе. И опять взялся за правку статьи вице-губернатора господина Мизгирева. Мысли мои, наверно, зримо ползали по моему искаженному лицу, ибо приметливая Радунская сочувственно вздохнула:

— Тяжело тебе, бедняжке. Чаю, что ли, заварить?