День в раскольническом скиту - [8]

Когда он вышел из кухни, «отцы и братия» стояли уже с расстёгнутыми рясами, подрясниками и даже рубашками. (У раскольников-монахов ряса застегивается на 12 пуговиц, по числу якобы 12 апостолов, откуда они это взяли, я не мог узнать. – Авт.). Приготовившись таким образом, они держали в руках тельные кресты, преимущественно кипарисовые, оправленные медью или оловом, величиною от одного до двух вершков. Импровизированный диакон, как и следовало ожидать, покадил крест прежде у отца настоятеля, а потом у монахов и послушников. Дошла, наконец, очередь до старичка-монаха, который сидел в кресле, им самим устроенном и, навалившись на печку, крепко спал. Подошедши к нему, отец Ефрем очень неделикатно дёрнул старца за каптырь и закричал ему в самое ухо:

– Отец Иринарх! Крест покадить!

Отец Иринарх, не расслышав как следует, для какой цели его будят, и, не вставая с кресла, начал спросонья спешно класть поясные поклоны.

– Эва, принялся молиться, когда не требуется! Крест добывай, тебе говорят! – закричал на него отец Ефрем, не обращая внимания на происходившее богослужение. Понял, наконец, должно быть, отец Иринарх, для чего его разбудили, забормотал что-то себе под нос и, не торопясь, начал заскорузлыми руками расстегивать свою рясу, чтобы достать для каждения свой громадный кипарисовый крест.

– Охти – мне грешному! – воскликнул отец Ефрем. – Скамейка у тебя была, так ты падал с нее, неудобно, вишь, тебе спать-то было, а теперь на-ко пойди! Кряслы устроил, чтобы за службой спать, как «янарал» какой развалится, да и храпит на весь храм Божий! Неча сказать, «улеботворил» сонному бесу, это ему, окаянному, чай, по губе!

Покончив с каждением креста у «янарала», он отошел от него на левый клирос, чтобы поставить кадильницу на прежнее место.

– Ты, дяденька, наверное, не знаешь, кто такой сонный бес? – спросил меня мальчик лет 15-ти, одетый в чёрный подрясник, старший и лучший из учеников отца Досифея, певец и будущий поборник «древляго» благочестия.

– Нет, не знаю! Объясни, пожалуйста!

– А об этом в Патерике писано, – понизив свой голос до таинственного шёпота, начал повествовать мальчик, – там говорится, что один святой и прозорливый старец молился в церкви и видел, что бес ходил между братией со склянкой и пёрышком, помазывая очи инокам, отчего те предавались сну и уже не слушали церковного пения и чтения. Вот этот бес и отцу Иринарху мажет очи, чтобы он крепче спал, до того ведь он, окаянный, усыпит его проклятым своим снадобьем, что у него и слюна выйдет на мантию – ей-ей! А в носу-то у него сопит, яко кимвалы доброгласны! – хихикнул мальчик в кулак, видимо, довольный своей остротой, отошёл от меня и мимоходом дернул за бороду успевшего уже уснуть отца Иринарха.

Мальчик этот жил в скиту уже 7 лет, звали его Иоанном, но сверстники, его соученики, забывая церковнославянский выговор, которого так строго придерживался их учитель отец Досифей, часто, по деревенской привычке, называли Иваном и даже Ванькой, за что и получали от строгого ментора удары двухвостки или же подвергались епитимии от 40 до 100 земных поклонов.

Служба шла обычным порядком. Грамотных монахов и послушников было достаточно, а потому чтецы часто сменялись один за другим. Каждый раз тот, которому приходилось читать, брал подручник, кланялся в ноги отцу игумену и испрашивал благословения «прочести». Отец Паисий всегда неизменно отвечал монахам: «Аминь, Бог благословит, «брате», а послушникам: «чадо». Когда, например, читали каноны на утрене, то после каждого ирмоса читал новый чтец, и все они довольно сносно читали, а если который ошибался, тогда отец Досифей без церемоний громко замечал.

Тот самый мальчик Иоанн, который рассказывал мне про сонного беса, благословившись, начал читать: «Хвалите Господа с небес».

Первый час читал отец Мельхиседек.

– Позовите-ка отца Евфросина! – приказал отец игумен. Отец Евфросин, старший повар, немедленно предстал перед отцом Паисием.

– Вот что, брате Евфросине, – громко начал говорить отец настоятель, – ты сегодня рыбки-то свари получше, да манной каши не забудь сварить, да смотри, пироги пропекай, как следует, а то ты «обнаковенно» всегда их засушишь, как на сухари. Гость-то у нас, сам знаешь, небывалый.

– Добре, – отвечал ему отец Евфросин.

– Ступай, Бог благословит.

А сам начал читать молитву по окончании первого часа: «Христе, Свете истинный, иже просвещай и освящай всякаго человека, грядущаго в мир… Нашим рыбакам теперь, должно, не до рыбы, – прервав чтение, посматривая в окно, промолвил отец Паисий. – Да знаменается на нас свет лица Твоего, Господи… Вишь, дождь какой пошёл! Яко да в нём ходяще узрим свет… Если бы балаган-то был, так хорошо бы им было, сожёг какой-то негодяй! Неизреченныя Твоея славы, яко благословен еси…» И так далее…

Когда окончили первый час, отец Ефрем громогласно провозгласил:

– «Спаси, Господи, и помилуй раба Своего черноризца Паисия о Христе с братиею!» (поклон). Братия все в один голос речитативом начали читать: «Избави его, Господи, от всякия скорби, гнева и нужды, от всякия болезни душевныя и телесныя (поклон), и прости ему всякое согрешение (поклон), вольное и невольное (поклон), и нас помилуй милости Твоея ради, яко благ и человеколюбец (поклон). (